Вспомнилось...
Jul. 10th, 2006 02:30 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
drabkinaНабегалась я за последнее время по больницам, насмотрелась на больных детей. И вспомнила свою статью, которая хоть и была в печати в 2001 году, но актуальности своей, как мне кажется, не потеряла.
* * *
Теплые чувства к Израилю появились у меня, как ни странно это прозвучит, в больнице. Место не то, чтобы оптимистическое, но жизнеутверждающее. И это – основная его характеристика. На слова прощания здесь отвечают «будьте здоровы, и чтобы мы вас больше тут не видели». Понимать такое пожелание надо буквально и обижаться не стоит: мечта каждого врача – никогда не встречаться с бывшими пациентами на работе.
Как-то наткнулась я в одной из российских газет на своеобразную рекламу нового лекарственного препарата: «Один укол – и нет ребёнка-инвалида!» Почувствовала, что на лице отразился ужас (каждый воспринимает в силу извращённости своего ума), и подумала, что вряд ли производитель препарата хорошо заработает на нём после такой рекламы. Скорее всего, русский человек, мало-мальски знакомый с системой отечественного здравоохранения, обалдеет от такой формулировки и представит что-то вроде убиения младенцев. Больница занимает в нашем сознании почётное после стоматологического кабинета место по страху и ненависти.
Когда в первый раз мы получили направление в детскую клинику «Шнайдер», жутко стало не только ребёнку: один запах больницы вызывает головокружение и тахикардию.
Моё первое наблюдение в больнице – здесь вообще нет никакого специфического запаха. Как они содержат лекарства, непонятно. Врачи, медсёстры и другие работники больницы предельно вежливы. Уборщицы подозрительно обходительны. Дети не испытывают патологического страха перед людьми в белых (а также в зелёных, красных и в цветочек) халатах, а те целуют малышей в щёчки и дарят игрушки на прощанье. Как в американском сериале «Скорая помощь», который мы считали сказкой для непосвящённых.
Через месяц после первого визита наш малыш оказался в реанимации. Кстати, о смысле слова. По-моему, для больничного отделения название не очень удачное, всё-таки «оживление организма» непосредственно ассоциируется со смертью. Может, потому в Америке отделение носит название «интэнсив кэа», а в Израиле «типуль нимрац», что переводится как "интенсивная терапия".
Я плохо понимаю, как живут люди, работающие с больными детьми. Видеть каждый день страдания малышей и не сойти с ума… Посвятить свою жизнь чужой боли. Почти нереально. Можно, конечно, сказать, что техника-де получше, зарплаты повыше, условия подходящие. Но горе тем врачам, для которых доброта и готовность приносить себя в жертву измеряется в такой валюте.
Каждое утро во время обхода врачи и медсёстры беседуют с нами, комментируют свои действия, объясняют причины, интересуются физическим и психическим состоянием родителей, и только тогда уходят, потрепав детишек по макушкам. «Почти как у нас» говорит брат, и мы вспоминаем, как в одной из лучших больниц Беларуси нашу маму после тяжёлой операции потеряли, просто забыли между этажами; как в роддоме хронически отсутствовали пелёнки, бинт, шприцы и даже подушку надо было приносить с собой, а на вопросы встревоженных родителей в детском отделении отвечали «мы с мамами не работаем». Не всё, конечно, было так мрачно, например, у нас был замечательный участковый врач; скорую можно было вызвать бесплатно; обычные лекарства стоили дешево. Но это не меняло общую атмосферу безнадёжности больниц и поликлиник.
Трудно быть объективным, сидя возле больного ребёнка. Но безысходности нет. Потому что уверен – здесь сделают всё, что вообще возможно. Медсестра помыла малыша, причесала, поменяла постель, заново перебинтовала ручку, а на повязке нарисовала большую синюю бабочку. Малыш улыбнулся.
А я заплакала, потому что всегда буду скучать по той сумасшедшей стране, где, как в анекдоте, «от чего лечат, от того и умирают». Я подумала совсем некстати, что родина не согласуется с прилагательными, она не может быть исторической и, тем более, бывшей. И пусть не обижается на меня умная девушка Абражевич Тоня, моя сокурсница, но была она неправа, сказав, что «легко Бунину любить Россию, живя во Франции». Родина - одна и навсегда, и это окончательный диагноз. Но Тоня вышла замуж и уехала в Америку, а я в Израиль. Ради здоровья детей, которые у меня обязательно будут.
2001
* * *
Теплые чувства к Израилю появились у меня, как ни странно это прозвучит, в больнице. Место не то, чтобы оптимистическое, но жизнеутверждающее. И это – основная его характеристика. На слова прощания здесь отвечают «будьте здоровы, и чтобы мы вас больше тут не видели». Понимать такое пожелание надо буквально и обижаться не стоит: мечта каждого врача – никогда не встречаться с бывшими пациентами на работе.
Как-то наткнулась я в одной из российских газет на своеобразную рекламу нового лекарственного препарата: «Один укол – и нет ребёнка-инвалида!» Почувствовала, что на лице отразился ужас (каждый воспринимает в силу извращённости своего ума), и подумала, что вряд ли производитель препарата хорошо заработает на нём после такой рекламы. Скорее всего, русский человек, мало-мальски знакомый с системой отечественного здравоохранения, обалдеет от такой формулировки и представит что-то вроде убиения младенцев. Больница занимает в нашем сознании почётное после стоматологического кабинета место по страху и ненависти.
Когда в первый раз мы получили направление в детскую клинику «Шнайдер», жутко стало не только ребёнку: один запах больницы вызывает головокружение и тахикардию.
Моё первое наблюдение в больнице – здесь вообще нет никакого специфического запаха. Как они содержат лекарства, непонятно. Врачи, медсёстры и другие работники больницы предельно вежливы. Уборщицы подозрительно обходительны. Дети не испытывают патологического страха перед людьми в белых (а также в зелёных, красных и в цветочек) халатах, а те целуют малышей в щёчки и дарят игрушки на прощанье. Как в американском сериале «Скорая помощь», который мы считали сказкой для непосвящённых.
Через месяц после первого визита наш малыш оказался в реанимации. Кстати, о смысле слова. По-моему, для больничного отделения название не очень удачное, всё-таки «оживление организма» непосредственно ассоциируется со смертью. Может, потому в Америке отделение носит название «интэнсив кэа», а в Израиле «типуль нимрац», что переводится как "интенсивная терапия".
Я плохо понимаю, как живут люди, работающие с больными детьми. Видеть каждый день страдания малышей и не сойти с ума… Посвятить свою жизнь чужой боли. Почти нереально. Можно, конечно, сказать, что техника-де получше, зарплаты повыше, условия подходящие. Но горе тем врачам, для которых доброта и готовность приносить себя в жертву измеряется в такой валюте.
Каждое утро во время обхода врачи и медсёстры беседуют с нами, комментируют свои действия, объясняют причины, интересуются физическим и психическим состоянием родителей, и только тогда уходят, потрепав детишек по макушкам. «Почти как у нас» говорит брат, и мы вспоминаем, как в одной из лучших больниц Беларуси нашу маму после тяжёлой операции потеряли, просто забыли между этажами; как в роддоме хронически отсутствовали пелёнки, бинт, шприцы и даже подушку надо было приносить с собой, а на вопросы встревоженных родителей в детском отделении отвечали «мы с мамами не работаем». Не всё, конечно, было так мрачно, например, у нас был замечательный участковый врач; скорую можно было вызвать бесплатно; обычные лекарства стоили дешево. Но это не меняло общую атмосферу безнадёжности больниц и поликлиник.
Трудно быть объективным, сидя возле больного ребёнка. Но безысходности нет. Потому что уверен – здесь сделают всё, что вообще возможно. Медсестра помыла малыша, причесала, поменяла постель, заново перебинтовала ручку, а на повязке нарисовала большую синюю бабочку. Малыш улыбнулся.
А я заплакала, потому что всегда буду скучать по той сумасшедшей стране, где, как в анекдоте, «от чего лечат, от того и умирают». Я подумала совсем некстати, что родина не согласуется с прилагательными, она не может быть исторической и, тем более, бывшей. И пусть не обижается на меня умная девушка Абражевич Тоня, моя сокурсница, но была она неправа, сказав, что «легко Бунину любить Россию, живя во Франции». Родина - одна и навсегда, и это окончательный диагноз. Но Тоня вышла замуж и уехала в Америку, а я в Израиль. Ради здоровья детей, которые у меня обязательно будут.
2001
