drabkina | (no subject)

А когда эта горечь испита до дна
и сгорели последние гумна,
человек замирает в проеме окна:
то глядит, тяжело и безумно,
то внезапно смеется, цинично и зло -
жизнь-блядунья, зараза, шутница,
то вздохнет с облегченьем: «Кажись, пронесло.
Ведь смогло же такое присниться...»
Невдомек человеку, что это не сон,
в положеньи своем глуповатом
он не думает вовсе, что в мир занесен,
чтобы статься его ренегатом:
посмотреть и уйти в зарубежье веков,
где ни четких границ, ни таможен,
где обычно кончается век мотыльков,
там, где каждый на ноль перемножен.
А пока не светает, он к ночи приник,
и дрожащие пальцы – за пояс.
Он стоит удивленно, как тот проводник,
в темноте перепутавший поезд.
Ничего, ты постой, только вниз не смотри,
это ветры твой дом раскачали,
а внизу молчаливой колонной по три
неудачи, долги и печали.

Неизменна структура классических драм,
даже если сюжетец убогий:
так однажды заснешь и не ведаешь сам,
что проснулся уже в эпилоге.
Так внезапно слабеет секущая плеть,
сердце медлит, становится тише.
Он решает: пора бы ему умереть
(он сначала об этом напишет).
Но бессилен палач в нём, бессилен поэт -
на таланты наложено вето,
и в оконном проеме застыл силуэт,
дожидаясь, как бога, рассвета...