(no subject)

[drabkina]

Про своих писать труднее всего, а lada_dol у меня – своя. И у нее в издательстве «Геликон» ВЫШЛА КНИГА СТИХОВ. Красиво оформленная книжка такого формата, каким сейчас выпускают поэтические сборники – чтобы легла в сумку.



И тем не менее, эта книга – не для чтения в автобусе, трамвае или метро. Это книга для cпокойного вдумчивого чтения где-нибудь на исходе дня в тихом уединенном месте. Я совсем не литературный гурман: люблю все хорошее и интересное, от серьезной лирики до пошлых частушек. Но Лада своими стихами – хотя бы на время их прочтения – делает гурманом любого, и это - одно из удивительных качеств ее стихов. Да что я тут болтаю, собственно? Она сама скажет намного лучше:

ET CETERA

утро корчит смешные рожицы – так, не к ночи бы говоря
нам – напишется!.. если сложится наугад хоть одна заря

разразимся еще сюжетами – лишь бы вынесли провода
ведь исписанными манжетами мы не славились никогда

мы любители мучить клавиши, а наутро стирать, стирать
бога вылепишь, обезглавишь, и – снова тянешь et cetera

и пускай не судьба коньячные звезды выменять на Уран
мы гимнасты хоть и косячные, но взлетаем-то – на ура

эх, наплачемся, если впишемся – и не хочешь, а занесет
глянь, на Невском такая ижица под ногами – ни то, ни се

как в сомнении стилизованном снег следы-то позаметал
говорю же: молчанье – золото, я из гибнущих за металл


ТРОФЕЙНЫЙ ПЕСОК

Не поверишь глазам, а чему еще верить, а с нами ли
хороводят, синхронно взметнувшись, попутные сны –
расписалась в бессилии осень на брошенном знамени
шитых белым ночей, непослушных сдавая связных

с оглоушенным городом – трубами звонкими, медными
отгремела на бис, словно оторопь свёрстанных впрок
гуттаперчевых троп, что выводят от сих до победного,
не крапленого света – в туннелях беспамятных строк.

Пусть смеются и плачут беспечные боги от зависти,
но в такое ни зги что кальвадос, что яблочный сок –
будешь истово пьян этим снегом и точно под занавес
звёзды падают здесь, и впадает в трофейный песок

Петербурга бликующий шепот окраин безбашенных,
бьётся о парапеты бесстрастно – бесстрашная речь
тёмной невской воды, но берут берега врукопашную
бесшабашные тени молитв, что сбылось нам сберечь

от осенней тоски, осенившей наотмашь. Повылинял
на семи сквозняках спящий город, да нам дела нет
до развода мостов, если проще и ближе по линиям
на ладонях – дорога домой. На Дворцовой рассвет

наступает, пора, бьется-стелется утро под арками
безмятежным туманом, прохожих ничуть не смутив,
просыпается небо и сыплет сплошными ремарками,
перепев осень снова на свой – перелетный – мотив.


ЕСЛИ ВЫПАДЕТ СНЕГ

Рисует охрипший мороз кружева
на мутной воде, что упорно жива,
ваяет бесстрастные фрески.
На стойко взошедших в ночи куполах
мерцает, запутавшись в ветра полах,
блистательно тлеющий Невский.

Здесь встречные лица сродни зеркалам,
где только неоновый отблеск реклам,
и, как нерадивый служивый,
сквозняк затаился в осевших дворах,
с надеждой на солнце баюкает страх,
но все предсказания — лживы.

И метеосводка, как водится, врет,
и не за горами опять гололед,
и выйдут вальсировать тени
на гулкие улицы наших молитв,
где враг не опознан, а значит — не бит
и мы не стрелки, а мишени —

мишени для стрел безмятежных и пуль,
нас всех произвольно расставит патруль
по-вдоль столбовой безымянной.
Архангелы стаей взметнулись с поста,
Всевышний, сбиваясь, считает до ста —
сраженных, блаженных и пьяных

по льдистому списку напрасных утрат.
И ты, мой далекий, мой сумрачный брат,
глядишься в свинцовое утро,
попятные ищешь на небе следы,
но звезды, бледнея, сомкнули ряды —
так день начинается, будто

и не было торных, просторных путей,
и следует жить-ворожить без затей —
глядишь, пронесет и на этот,
который по счету, отчаянный раз…
Но падает снег на Казанский и Спас,
и трудно не выдать секрета

о том, что холодное время зима
приходит сама и уходит — сама,
и нас расстреляет поштучно
хозяин неверьем пропитанных стрел,
а тем, кто на этой войне уцелел,
не лучше, поверь мне, не лучше.


СЛИШКОМ МЕДЛЕННЫЙ ПОЕЗД

Слишком медленный поезд
и медленный — снег,
проплывают, блистая в немытом окне,
к полустанкам прибитые звезды.
То ли песни поют, то ли жгут города,
все едино в такую пустыню, когда —
что Москва, что Афины, что Грозный.

Здесь никто не услышит, зови не зови,
для построивших храмы свои на крови
глух и нем, как ни бейся, Всевышний.
Мы играем которую вечность всерьез
с ним до первых не в строчку,
всамделишных слез,
затянулась игра в третий — лишний.

А колеса стучат свою мурку-муру,
гонят смерть, что, по слухам, красна на миру,
остальное с годами — бледнеет.
Мир сжимается в страхе — больной и босой,
под прищуром старухи с прицельной косой,
сирота, не представленный ею.

Не помогут, забудь, ни пожатия рук,
ни рифмованных слов заколдованный круг —
если твой one-way-ticket просрочен.
И ни пулю в висок, ни состав под откос
не пустить, не ответив на глупый вопрос —
кто расставил флажки у обочин?

Заблудились на подступах к ночи огни,
здравствуй, город, сегодня с тобой мы одни
будем с картой сверять кольцевую.
Сколько можно друг другу смолоть чепухи,
но сегодня московское время — стихи,
значит, надо искать мировую.

Если хочешь, пошагово вспять повторим,
трижды проклятый мой белокаменный Рим,
вещих снов безоглядную ересь.
За обратный билет и обратный отсчет
и за то, что меняется все и течет —
ты прости меня... Если успеешь.

Comments

[drabkina.livejournal.com]

Ты ж меня знаешь, Ладкин, я улыбаться-то всем поулыбаюсь, но рекламировать против совести не пойду - так что вопрос о "понравилось" с повестки снимаем, угу? :). (И да не прозвучит это грубо, но я тебя пустила по рукам. Ой.)

зы: ты пиши-пиши, да, а то я уже не очень знала, что думать, а когда я не знаю, что думать... :)