(no subject)
Jun. 25th, 2009 03:36 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
drabkina
Видимо, во мне сидит гнусный циничный журналюга, потому что в самые неподходящие моменты меня не покидает мысль "наверное, это забавно смотрится со стороны". Чаще всего от этой мысли мерзко, но поделать ничего невозможно, разве что не признаваться. Если бы это еще что-то меняло... И вот я сижу на полу в ванной и реву. Потому что детей бить нельзя, ни в коем случае нельзя, а я ей дала по заднице, хорошо так дала, с размаху. И сама реву. Крокодилы перед обедом тоже, говорят, плачут. Вот и я так. А она ревет за стенкой. Потому что ей обидно, потому что она испугалась - она получала от меня по попе, наверное, раз 10 за все 6,5 лет, она к этому не привыкла и потому плачет у себя в комнате, а не на виду, как обычно. "Ты такой же деспот и тиран, как твой отец", - говорит муж, когда в ссорах мы оба съезжаем со всех правил ведения честной битвы. "Я такой же деспот и тиран, как папа, только еще хуже, потому что понимаю это", - с ужасом думаю я и протягиваю руку из ванной в туалет, за новым рулоном туалетной бумаги, потому что один уже изревела, и собака то заполошенно роется носом в куче скомканных бумажек вокруг меня, то трусит в спальню, вылизывать слезы-сопли Майке. Мамочка-мамочка, рыдаю я, зачем ты меня родила, я не хочу быть гадиной, лучше бы ты меня не рожала, а из спальни доносится через всхлипы "Нет, лучше бы рожала! Ты не гадина!", и я выгребаюсь из-под горы бумаг, из-под собаки, которая упрямо пытается вылизать и меня, и на четвереньках, не переставая реветь, выворачиваю из ванной к ней в комнату. Собака медленно и неотступно на полусогнутых лапах ползет за мной по коридору. Бог правильно придумал, чтобы днем люди работали, и чтобы никто не увидел вот это все сейчас со стороны. Она сидит, голая, потому что жара невыносимая, в комнате, за шкафом, посреди горы скомканных салфеток, и уже не плачет, смотрит потупившись на пол и молчит. Я подползаю сзади, просовываю голову ей подмышку, и очередная порция крокодиловых слез незамедлительно выплывает из меня. Майка, говорю, прости меня, Майка, мама гадкая, хочешь, говорю, побей меня за все, что я тебе наговорила, за то, что ударила тебя, хочешь? Мамочка, мамочка, зачем ты такое говоришь, снова расплакивается она, я знаю, что ты меня всегда любишь, даже когда я очень плохо себя веду и не слушаюсь, но я тоже тебя люблю, даже когда ты ругаешься и злишься.
Так, думаю, выпить, прямо сейчас. Полбутылки коньяка наверняка, если не спасут, то облегчат положение. Да, думаю, давай, в довершение всего напейся при ребенке, а потом поплачь "мамочка, зачем я такая гадина".
- Мам, - она немного отодвигается, просовывает обе руки мне в волосы и залазит на колени, - а расскажи что-нибудь интересное про то, как у нас будет когда-нибудь.
- Когда-нибудь, - начинаю я, а она прижимается ухом к моей груди, - если мы когда-нибудь очень разбогатеем и у нас будет свой дом, мы с тобой возьмем лошадь.
- Настоящую? Большую-белую?
- Да, белую в яблоках. Самую настоящую.
- Разве на лошадях растут яблоки? - прищуривается она.
- Да нет же, - я смеюсь и рассказываю, как распряженные и обалдевшие от свободы белые кони скачут по ночам под луной, а луна плачет от этой красоты и невозможности присоединиться, и ее большие теплые слезы падают лошадям на спину и превращаются в круглые серые пятна.
- А когда мы заведем лошадь, мама? Обещаешь?
- Если разбогатеем на дом со двором - обещаю.
- Мам, ты не злишься больше?
- Майка, почему ты такая непослушная? Почему ты везде такая прекрасная, а со мной такая вредная?
- Не знаю. Мама, я, правда, не знаю...
- Что мне с тобой делать, Майка? Сейчас я сильно-сильно подумаю и придумаю, что мне делать с такой непослушной девочкой...
- Выбросить в окно? - весело подхватывает она знакомую игру, безошибочно распознавая чертей у меня в глазах.
- Жалко...
- Съесть?
- Мало... И вообще, я чертей не ем, неполезно.
- Тогда, наверное, любить?
- А зачем?
- А просто так!
- А я тебя почему люблю, дочь?
- Потому что я твоя девочка.
- А это разве не одно и то же, Майка? - смеюсь я.
- Мама, а когда у тебя будут еще дети, ты ведь меня все равно так же любить будешь?
- Дурочка, Майка, ну зачем ты такая дурочка?! Мама всегда любит всех своих детей, - это я уже говорю в полете, потому что она заваливает меня на пол и мы валяемся по скомканным салфеткам, а собака лежа на спине выделывает немыслимые движения в воздухе всеми четырьмя лапами.
Вечером, перед самым сном, она лежит на мне, честно прочитавшей ей дневную порцию книжки.
- Майка, слезай, мне тяжело, ты здоровенная девица и меня раздавишь.
- Но ты говорила,что я птенчик! - возражает она, проверяя коленями на прочность мой уставший организм.
- Ты огромный страус, слазь, у меня дел еще полно.
- Мам, а полежи со мной еще чуть-чуть...
Я просыпаюсь в темной комнате, Майка спит, собака спит рядом с нами на полу, огромные лопасти вентилятора мелькают на потолке длинными быстрыми тенями, значит, я не проспала все лето вместе с жарой, а жаль. Я никогда не знаю, сколько времени прошло - часы в ее комнате всегда стоят, любые. Странно, но факт. Оказывается, слез у человека намного больше, чем он думает, я тихо выползаю из-под ее рук и ног, неслышно пробираюсь на кухню и, возвращаясь к ней в комнату с коньяком, вдруг вижу свое отражение в зеркале - в разноцветном кудрявом клоунском парике с позапрошлогоднего Пурима. Завтра надо будет спросить, когда она его на меня натянула. Или это я и не помню? Майка спит, а я сижу, облокотившись на ее кровать, с бутылкой коньяка, поплывшими остатками туши, в клоунском парике, и думаю. Обо всем сразу. И еще о том, что на бумаге всегда все красивее, это наверняка будет хорошо на бумаге. И еще о том, что бог - некоторые вещи не показывая никому - просто молодец. У-м-н-и-ц-а.
Так, думаю, выпить, прямо сейчас. Полбутылки коньяка наверняка, если не спасут, то облегчат положение. Да, думаю, давай, в довершение всего напейся при ребенке, а потом поплачь "мамочка, зачем я такая гадина".
- Мам, - она немного отодвигается, просовывает обе руки мне в волосы и залазит на колени, - а расскажи что-нибудь интересное про то, как у нас будет когда-нибудь.
- Когда-нибудь, - начинаю я, а она прижимается ухом к моей груди, - если мы когда-нибудь очень разбогатеем и у нас будет свой дом, мы с тобой возьмем лошадь.
- Настоящую? Большую-белую?
- Да, белую в яблоках. Самую настоящую.
- Разве на лошадях растут яблоки? - прищуривается она.
- Да нет же, - я смеюсь и рассказываю, как распряженные и обалдевшие от свободы белые кони скачут по ночам под луной, а луна плачет от этой красоты и невозможности присоединиться, и ее большие теплые слезы падают лошадям на спину и превращаются в круглые серые пятна.
- А когда мы заведем лошадь, мама? Обещаешь?
- Если разбогатеем на дом со двором - обещаю.
- Мам, ты не злишься больше?
- Майка, почему ты такая непослушная? Почему ты везде такая прекрасная, а со мной такая вредная?
- Не знаю. Мама, я, правда, не знаю...
- Что мне с тобой делать, Майка? Сейчас я сильно-сильно подумаю и придумаю, что мне делать с такой непослушной девочкой...
- Выбросить в окно? - весело подхватывает она знакомую игру, безошибочно распознавая чертей у меня в глазах.
- Жалко...
- Съесть?
- Мало... И вообще, я чертей не ем, неполезно.
- Тогда, наверное, любить?
- А зачем?
- А просто так!
- А я тебя почему люблю, дочь?
- Потому что я твоя девочка.
- А это разве не одно и то же, Майка? - смеюсь я.
- Мама, а когда у тебя будут еще дети, ты ведь меня все равно так же любить будешь?
- Дурочка, Майка, ну зачем ты такая дурочка?! Мама всегда любит всех своих детей, - это я уже говорю в полете, потому что она заваливает меня на пол и мы валяемся по скомканным салфеткам, а собака лежа на спине выделывает немыслимые движения в воздухе всеми четырьмя лапами.
Вечером, перед самым сном, она лежит на мне, честно прочитавшей ей дневную порцию книжки.
- Майка, слезай, мне тяжело, ты здоровенная девица и меня раздавишь.
- Но ты говорила,что я птенчик! - возражает она, проверяя коленями на прочность мой уставший организм.
- Ты огромный страус, слазь, у меня дел еще полно.
- Мам, а полежи со мной еще чуть-чуть...
Я просыпаюсь в темной комнате, Майка спит, собака спит рядом с нами на полу, огромные лопасти вентилятора мелькают на потолке длинными быстрыми тенями, значит, я не проспала все лето вместе с жарой, а жаль. Я никогда не знаю, сколько времени прошло - часы в ее комнате всегда стоят, любые. Странно, но факт. Оказывается, слез у человека намного больше, чем он думает, я тихо выползаю из-под ее рук и ног, неслышно пробираюсь на кухню и, возвращаясь к ней в комнату с коньяком, вдруг вижу свое отражение в зеркале - в разноцветном кудрявом клоунском парике с позапрошлогоднего Пурима. Завтра надо будет спросить, когда она его на меня натянула. Или это я и не помню? Майка спит, а я сижу, облокотившись на ее кровать, с бутылкой коньяка, поплывшими остатками туши, в клоунском парике, и думаю. Обо всем сразу. И еще о том, что на бумаге всегда все красивее, это наверняка будет хорошо на бумаге. И еще о том, что бог - некоторые вещи не показывая никому - просто молодец. У-м-н-и-ц-а.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2009-06-25 12:58 pm (UTC)правда, еще есть вариант - "если ты сейчас не прекратишь/если не действуют на тебя слова, я буду вынуждена дать тебе по попе". Обычно действует. А еще действует счет страшным голосом: РААААЗ! ...ДВА!!!! Ни разу до трех не досчитала;)))
no subject
Date: 2009-06-25 01:36 pm (UTC)