(no subject)

В матово-млечном свете Большого Пса,
в звуке сверчковых скрипок, совиных арий,
длинные ноги-улицы разбросав,
спит коматозный город-гаргантюарий.
Выйду из дома и побреду к утру,
к выжженому июлем забору леса,
там с добротой и жалостью, как сестру,
спрячет меня сосновых ветвей завеса,
там от невидных глазу глубоких ран
лечатся все бродяги, бомжи, подранки,
там по ночам редактор (большой тиран)
нового светодня выверяет гранки,
и, отработав смену свою сполна,
падает спать без спальника и палатки,
там предрассветно-ветреная волна
нежно на лбу его расправляет складки,
там, подгоняем зовом больших дорог,
легкий, как будто враз потерявший в массе,
встав из сухой травы, отдохнувший бог
бодро пойдет попутку ловить на трассе.
Мне бы за ним, догнать его, но увы,
только смотрю, недвижимая, чужая:
к майке его пристал узелок травы,
всё совершенство мира отображая.
И ни к чему бежать, остается мне
эту картину мира поставить в раму.
Словно пучок травы на его спине
делает из беды моей мелодраму...

(no subject)

В матово-млечном свете Большого Пса,
в звуке сверчковых скрипок, совиных арий,
длинные ноги-улицы разбросав,
спит коматозный город-гаргантюарий.
Выйду из дома и побреду к утру,
к выжженому июлем забору леса,
там с добротой и жалостью, как сестру,
спрячет меня сосновых ветвей завеса,
там от невидных глазу глубоких ран
лечатся все бродяги, бомжи, подранки,
там по ночам редактор (большой тиран)
нового светодня выверяет гранки,
и, отработав смену свою сполна,
падает спать без спальника и палатки,
там предрассветно-ветреная волна
нежно на лбу его расправляет складки,
там, подгоняем зовом больших дорог,
легкий, как будто враз потерявший в массе,
встав из сухой травы, отдохнувший бог
бодро пойдет попутку ловить на трассе.
Мне бы за ним, догнать его, но увы,
только смотрю, недвижимая, чужая:
к майке его пристал узелок травы,
всё совершенство мира отображая.
И ни к чему бежать, остается мне
эту картину мира поставить в раму.
Словно пучок травы на его спине
делает из беды моей мелодраму...