(no subject)

Петропавловский шпиль поутру проколол небосклон,
белолицые строгие сфинксы - как в сговоре сестры,
на бродячих туристов глядят с триумфальных колонн,
не стесняясь ничуть, гологрудые девушки-ростры.

Грибоедов канал наблюдают крылатые львы,
старомодно бегут по железной дороге трамваи.
Наплутавшись во всех рукавах многорукой Невы,
настоящее время неспешно в века уплывает.

Только где те века... Потому и не быть рубежу -
никогда не подточит вода этот камень живучий.
Подпусти меня, город, давай над тобой подержу
навесное отекшее небо за краешек тучи.

Но нельзя притяженьем земли насовсем пренебречь -
это риск, и обманывать физику станет не всякий.
Только с той неземной высоты, где рождается речь,
можно слышать, о чем горделиво молчит Исаакий,

и смотреть, не ослепнув, на солнце в его вышине.
Не иначе как здесь побывала рука Демиурга...
И кружит над Сенатской спокойная тень Фальконе,
охраняя земное величие Санкт-Петербурга.

(no subject)

Петропавловский шпиль поутру проколол небосклон,
белолицые строгие сфинксы - как в сговоре сестры,
на бродячих туристов глядят с триумфальных колонн,
не стесняясь ничуть, гологрудые девушки-ростры.

Грибоедов канал наблюдают крылатые львы,
старомодно бегут по железной дороге трамваи.
Наплутавшись во всех рукавах многорукой Невы,
настоящее время неспешно в века уплывает.

Только где те века... Потому и не быть рубежу -
никогда не подточит вода этот камень живучий.
Подпусти меня, город, давай над тобой подержу
навесное отекшее небо за краешек тучи.

Но нельзя притяженьем земли насовсем пренебречь -
это риск, и обманывать физику станет не всякий.
Только с той неземной высоты, где рождается речь,
можно слышать, о чем горделиво молчит Исаакий,

и смотреть, не ослепнув, на солнце в его вышине.
Не иначе как здесь побывала рука Демиурга...
И кружит над Сенатской спокойная тень Фальконе,
охраняя земное величие Санкт-Петербурга.