(no subject)

Вот и всё. Вот и прожито, пройдено,
и не будет дороги назад,
то ли шамкает старость-уродина,
то ли это шуршит листопад
квинтэссенцией жизни итожимой.
И, не помня дороги домой,
он бормочет: «О, Господи, Боже мой,
проводи-меня-боже-ты-мой…»
Где когда-то, наполнен актерами,
был театр, там теперь – колизей.
Неуклюже, шагами нескорыми
он идет: ни врагов, ни друзей;
распадаясь на звуки, кириллица
размыкает свой прежний редут –
он сказать что-то важное силится,
но слова застывают, нейдут.
Он хотел бы за ниточку тонкую
убегающих слов полотно
задержать, только время - воронкою,
просто больше ему не дано.
Лишь с азартом заядлого геймера
с этим веком сыграть в унисон:
здравствуй, радужный призрак Альцгеймера!
Как дела у тебя, Паркинсон?

Есть какая-то странная грация
в тесноте суетящихся тел…
Но уже ни к чему декорация:
он сказал все, что мог и хотел.
И умолк. Вероятно, поэтому
больше нет ни венца, ни лица -
так порою бывает с поэтами,
обреченными жить до конца.

(no subject)

Вот и всё. Вот и прожито, пройдено,
и не будет дороги назад,
то ли шамкает старость-уродина,
то ли это шуршит листопад
квинтэссенцией жизни итожимой.
И, не помня дороги домой,
он бормочет: «О, Господи, Боже мой,
проводи-меня-боже-ты-мой…»
Где когда-то, наполнен актерами,
был театр, там теперь – колизей.
Неуклюже, шагами нескорыми
он идет: ни врагов, ни друзей;
распадаясь на звуки, кириллица
размыкает свой прежний редут –
он сказать что-то важное силится,
но слова застывают, нейдут.
Он хотел бы за ниточку тонкую
убегающих слов полотно
задержать, только время - воронкою,
просто больше ему не дано.
Лишь с азартом заядлого геймера
с этим веком сыграть в унисон:
здравствуй, радужный призрак Альцгеймера!
Как дела у тебя, Паркинсон?

Есть какая-то странная грация
в тесноте суетящихся тел…
Но уже ни к чему декорация:
он сказал все, что мог и хотел.
И умолк. Вероятно, поэтому
больше нет ни венца, ни лица -
так порою бывает с поэтами,
обреченными жить до конца.