(no subject)

Смешан с пылью туман – на асфальте лежит бахрома,
ты опять нездоров, по периметру улиц распорот,
выживаю с тобой, выживаю в тебе из ума,
обманувший меня (или мною обманутый) город.

Небо свесилось вниз, натянув на тебя капюшон,
фонарям прикрывая желтушные тусклые лица,
здесь тепло и темно, и всегда исчезать хорошо,
ведь любая деревня в отсутствие родин – столица.

Сквозь твое решето утекает любая вода -
так нельзя удержать болтовню незатейливых своден.
Здесь почти невозможно казаться счастливым, когда
и себе самому (оттого и другим) не угоден.

Коммуналки гостиниц горят, но порядок таков,
что туда не попасть, если здесь проживаешь веками:
там бесплатно отводят места для любых чужаков,
но двойная цена для своих, что слывут чужаками.

Ты не стал мне ни братом, ни другом, но стал двойником -
мы с тобою близки неспособностью плакать слезами.
Обитаемый город (со мной изнутри) под замком
то ли умер давно, то ли слишком задумчиво замер.

Но рассвету дано ежедневную смерть превозмочь:
поутру отступает ночная тяжелая кома,
и с улыбкой глядит на меня черноглазая дочь,
и сердечная боль ей, по счастью, пока не знакома.

(no subject)

Смешан с пылью туман – на асфальте лежит бахрома,
ты опять нездоров, по периметру улиц распорот,
выживаю с тобой, выживаю в тебе из ума,
обманувший меня (или мною обманутый) город.

Небо свесилось вниз, натянув на тебя капюшон,
фонарям прикрывая желтушные тусклые лица,
здесь тепло и темно, и всегда исчезать хорошо,
ведь любая деревня в отсутствие родин – столица.

Сквозь твое решето утекает любая вода -
так нельзя удержать болтовню незатейливых своден.
Здесь почти невозможно казаться счастливым, когда
и себе самому (оттого и другим) не угоден.

Коммуналки гостиниц горят, но порядок таков,
что туда не попасть, если здесь проживаешь веками:
там бесплатно отводят места для любых чужаков,
но двойная цена для своих, что слывут чужаками.

Ты не стал мне ни братом, ни другом, но стал двойником -
мы с тобою близки неспособностью плакать слезами.
Обитаемый город (со мной изнутри) под замком
то ли умер давно, то ли слишком задумчиво замер.

Но рассвету дано ежедневную смерть превозмочь:
поутру отступает ночная тяжелая кома,
и с улыбкой глядит на меня черноглазая дочь,
и сердечная боль ей, по счастью, пока не знакома.