(no subject)

Ты все просишь меня «Напиши. Напиши как получится»,
говоришь, что тебе интересен мой нынешний быт,
говоришь, мол, представь: вот он, поезд, ты — чья-то попутчица,
откровения легче под стук паровозных копыт.
Только что я тебе напишу, если это лишь снится мне,
на перронной холодной скамье распластавшейся ниц,
если все, что держу в кулаке, оказалось синицами,
многочисленной стаей ненужных бескрылых синиц,
если срок не пришел даже в шутку писать эпитафии -
но смеяться «Припарки помогут ожить мертвецу».
Лучше думать, что все — результат перемен в географии
(понимаешь, потеря лица мне совсем не к лицу...),
лучше врать или просто скрывать, только чтоб без истерики,
в нашем возрасте как-то неловко за выспренность фраз.
От Москвы до окраин когда-то далекой Америки
разбросало безжалостно то, что осталось от нас.
Мы бродяжим по свету, друг другу с надеждой аукая,
становясь постепенно к себе нетерпимей и злей.
Вынимаю оружие - даром что я близорукая, -
попадаю не целясь в летящих ко мне журавлей.
И пикируют птицы, как будто снимается хроника,
замедляясь, кружатся над сумрачной зеленью крон,
и остывшая кровь журавлиная капает тоненько
на асфальт, на скамейку, на серый безлюдный перрон.
Исчезают вдали поезда, всё шальные да скорые,
лишь успеть бы запрыгнуть в последний вагон на бегу.
И мелькают в окне окаянные дни, про которые
я так сильно хочу рассказать, но никак не могу...

(no subject)

Ты все просишь меня «Напиши. Напиши как получится»,
говоришь, что тебе интересен мой нынешний быт,
говоришь, мол, представь: вот он, поезд, ты — чья-то попутчица,
откровения легче под стук паровозных копыт.
Только что я тебе напишу, если это лишь снится мне,
на перронной холодной скамье распластавшейся ниц,
если все, что держу в кулаке, оказалось синицами,
многочисленной стаей ненужных бескрылых синиц,
если срок не пришел даже в шутку писать эпитафии -
но смеяться «Припарки помогут ожить мертвецу».
Лучше думать, что все — результат перемен в географии
(понимаешь, потеря лица мне совсем не к лицу...),
лучше врать или просто скрывать, только чтоб без истерики,
в нашем возрасте как-то неловко за выспренность фраз.
От Москвы до окраин когда-то далекой Америки
разбросало безжалостно то, что осталось от нас.
Мы бродяжим по свету, друг другу с надеждой аукая,
становясь постепенно к себе нетерпимей и злей.
Вынимаю оружие - даром что я близорукая, -
попадаю не целясь в летящих ко мне журавлей.
И пикируют птицы, как будто снимается хроника,
замедляясь, кружатся над сумрачной зеленью крон,
и остывшая кровь журавлиная капает тоненько
на асфальт, на скамейку, на серый безлюдный перрон.
Исчезают вдали поезда, всё шальные да скорые,
лишь успеть бы запрыгнуть в последний вагон на бегу.
И мелькают в окне окаянные дни, про которые
я так сильно хочу рассказать, но никак не могу...