(no subject)

  
 




             Закрыты глаза, и хватаешь, хлебаешь неистово,
             спеша, обливаясь, горячую жизнь из горла...
             А Бог умудренно с прищуром судебного пристава
             глядит из окна на смешные людские дела.

             Он мрачен и выглядит плохо, ему нездоровится,
             с такой-то нагрузкой любой бы ослаб и зачах,
             течет по нутру не обычная кровь, а сукровица,
             на сбой провоцируя то, что сидит на плечах.

             Он заперся сам и скрывает свою андрофобию,
             списав недостачу добра на неточность мерил. 
             Склероз: не припомнит никак, по чьему же подобию,
             а главное – кто и зачем это всё сотворил.

             Он  стар и совсем одинок в этой брошенной волости.
             Однажды на свет забегал заблудившийся бес,
             поохал, пошарил-пошарил по рёберной полости,
             сказал «безнадежно», рукою махнул и исчез.

             Он мог бы отстроить всё заново, было б желание, 
             да опыт мешает – он прочно в неверие врос.
             Последняя жертва себе самому на заклание,
             последний на свете романтик  в дыму папирос.

             И только застывшая в пыльном углу Богородица
             внимает сыновней беде в пароксизме тоски.
             Он очень устал, и не может, не хочет, так водится:
             в заведомо проигрышный бой не идут старики.

(no subject)

  
 




             Закрыты глаза, и хватаешь, хлебаешь неистово,
             спеша, обливаясь, горячую жизнь из горла...
             А Бог умудренно с прищуром судебного пристава
             глядит из окна на смешные людские дела.

             Он мрачен и выглядит плохо, ему нездоровится,
             с такой-то нагрузкой любой бы ослаб и зачах,
             течет по нутру не обычная кровь, а сукровица,
             на сбой провоцируя то, что сидит на плечах.

             Он заперся сам и скрывает свою андрофобию,
             списав недостачу добра на неточность мерил. 
             Склероз: не припомнит никак, по чьему же подобию,
             а главное – кто и зачем это всё сотворил.

             Он  стар и совсем одинок в этой брошенной волости.
             Однажды на свет забегал заблудившийся бес,
             поохал, пошарил-пошарил по рёберной полости,
             сказал «безнадежно», рукою махнул и исчез.

             Он мог бы отстроить всё заново, было б желание, 
             да опыт мешает – он прочно в неверие врос.
             Последняя жертва себе самому на заклание,
             последний на свете романтик  в дыму папирос.

             И только застывшая в пыльном углу Богородица
             внимает сыновней беде в пароксизме тоски.
             Он очень устал, и не может, не хочет, так водится:
             в заведомо проигрышный бой не идут старики.