Продолжение
Aug. 29th, 2006 02:00 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
drabkinaПервая часть марлезонского балета тут: http://girl-robber.livejournal.com/28318.html
ВЗГЛЯД (часть вторая)
В стихах моих не музыка живёт,
А шутка, запечённая в банальности,
Ложащаяся грелкой на живот,
Болящий несварением реальности.
И.Губерман
Когда меня спрашивают "Каких писателей и поэтов ты любишь больше всего?", я сразу говорю "мёртвых". Такой неожиданный ответ вызывает разную реакцию. Люди, знающие меня давно, относятся к ним спокойно - знают, что я люблю пошутить. Чужие - сторонятся. А всё из-за них, стереотипов. Самых разных: мотивированных положительно и не очень, основанных на логике и алогичных. Стереотипы - явление социальное, а у нас, произведённых на свет в большой социалистической стране, в качестве бесплатного приложения есть ещё и врождённые социалистические стереотипы, незаметно курирующие наше сознание, эдакий бонус советикус. Как и все нормальные дети нашей нехилой по площади родины, я ходила когда-то в школу. Там в кабинете русского языка и литературы со стен снисходительно взирали Толстой и Пушкин , Гоголь и Некрасов, напротив - Белинский, Добролюбов и Писарев. Во времена учёбы на весёлом филфаке бессменными наблюдателями наших литсеминаров были Пропп, Потебня, Мережковский, Цветаева, Якоб Гримм и другие, не менее знаменитые лица. Студенты стремились сдавать литературу именно в этом кабинете, потому что под портретами в скобках были указаны даты рождения и смерти великих. Мы привыкли к мёртвым писателям, читали их и почитали, склоняя юные головы перед их проверенной столетиями существования книг многомудростью и т.д. и т.п.
А потом мне повезло и я встретилась с настоящим живым писателем.
Мои стихи и пару рассказов отдали редактору одной газеты, и он, человек умный и осторожный, перед тем, как издавать мои творения, решил удостовериться в их литературной ценности. И организовал мне встречу с тогда (и поныне!) здравствующим писателем республики Беларусь А.Б-м. Ему надлежало решить, существую я как человек творческий али нет. Стихи отдали писателю, а я всю неделю волновалась - чужой человек читать будет. Поэтому жутко обрадовалась, когда по телефону мне назначили встречу и сказали принести что-нибудь ещё из написанного. Поколебавшись и взяв свой единственный рассказ, который не успел ещё мне самой на тот момент опротиветь, я направилась в редакцию газеты "...".
Писатель оказался седоватым строгим на вид человеком лет 55. Он сказал, не меняя выражения лица:
-Прывiтанне, дзяучына! Ну, што рабiць будзем?
(Здравствуйте, девушка! Ну, что делать будем? бел.)
Хотела сказать "кататься на американских горках", но только пожала плечами. Может, стоило признаться, что понятия не имею, что делают с живыми писателями? Но вслух ничего не сказала.
В качестве преамбулы писатель поставил меня в известность о том, что он белорус и долгом своим считает говорить на родном языке, что он, кстати, на протяжении всей встречи и делал. К счастью, я хорошо училась в школе, и язык знаю. Он выложил на стол листочки со стихами, которые были вдоль и поперёк исчёрканы простым карандашом, а на полях - множество разных закорючек. Я села за стол. Не вдаваясь в подробности каждого замечания, скажу, что не понравилось ему многое: и какие-то повторения одного и того же слова, и "размытость метафор", и имена Бодлера и Рембо в одном из стихотворений ("лучше бы Пушкин или Лермонтов"). Забраковал писатель и стихотворение, в котором было не 16 строк, а только 14.
-Так это ж сонет, - возразила я.
- Неважно, как вы этот называете, стих должен быть законченным.
Нехорошее зашевелилось в голове, но я молчала, подавленная авторитетом.
-Ну, что у тебя там ещё? Давай,- сказал писатель, наскоро разгромив мои измышления.
Он глянул на часы, взял мои листочки, вооружился чёрной ручкой, и, по мере пробегания глазами по рассказу, начал зачёркивать слова и целые предложения. Холодный пот лил по спине, моей, не его, майка противно прилипла, но мне было не до физического комфорта. Диалог наш, по-моему, достоин пера сатирика, поэтому передаю его почти дословно.
-Вы пишете: "На мир можно смотреть под разным углом зрения. Вот и я сижу у открытого кухонного окна, склонив свою голову под углом градусов 45-60." А откуда вы знаете, вы что, его мерили??
-Нет, не мерила, - говорю, - это приём такой.
-А это что: "брынькает на расстроенной гитаре"? Что за ненормативная лексика?
- Ну, это авторское, типа, - лепечу.
- Не нужно авторских, нужно как я говорю, а вы препираетесь, - слегка нервно сказал писатель.
Потом он раскритиковал описанную мной бабушку, которая покормила голубей из окна, и, сделав благородное дело, больше в рассказе не фигурировала.
-Почему исчезла бабушка? И зачем было кормить "воображаемых голубей"? Это ненормально.
-Почему? Просто добрая была старушка очень, покрошила хлеб - авось прилетят, - неуверенно оправдываюсь я.
-Читателю не нужны "просто" добрые бабушки. Бабушка должна быть носителем идей, а у вас она носитель розового платочка.
У меня вдруг что-то не то защекотало, не то заклокотало в горле, я сдерживалась из последних сил, а тут ещё левый глаз начал дёргаться. Но он уже вошёл в раж, даже не удосужившись дочитать до конца. Он методично переделывал мой на тот момент еще любимый обобщённо-философский рассказ в отчёт статистического бюро. Мне было немного муторно. Так, наверное, чувствовали себя весёлые клоуны из "Карнавальной ночи", которые с лёгкой руки директора Огурцова произносили со сцены речь о вреде пьянства.
-Почему у вас ливень сопровождается "жёлтыми змеями-молниями"? Зачем тут змеи?
-Формой они похожи, змея и молния.
-Это ещё доказать надо, - совсем раздражённо сказал писатель. Я больше не пыталась давать честные ответы.
-Потом, почему пододеяльник развевается "как маленькое привидение из Вазастана"? Это что, мистика?
-Нет, - говорю безразлично, - не мистика, а Карлсон. Про Карлсона и Малыша помните?
Тут он сказал интересное:
-Я предпочитаю белорусских авторов, а русская литература низвела человека до уровня букашки, я её вообще не читаю. Поэтому - никакого Карлсона.
Хотя какой там русский Карлсон, когда его Астрид Линдгрен написала?.. Потом ему не понравился мой "полосатый и рыжий тигрокотёнок". Я ничего не сказала, но тигрокотёнка твёрдо решила оставить, мой зверь, что хочу, то и делаю.
-Зачем вы обозвали природу "философской сущностью"?
Обидно стало мне, не за себя - за природу.
-Да не обзывала я её, это любя, преклоняюсь я перед ней, мысли она навевает разные!
Тут он разом вышел из себя.
-Ну, знаете, устал я спорить с вами. Да печатайте вы, что хотите, просто после этого рассказа вас больше никто нигде не напечатает. Слишком философски, - подытожил он. - Почитайте мои книги.
Медленно, нога за ногу, я плелась домой и тащила за собой неподъемную телегу с комплексами неполноценности. И всё думала: разве философски бывает "слишком"? В «Пионерском» парке люди пытались продать книги, которые залежались на прилавках отечественных магазинов. Подхожу, смотрю: а вот же они, две книги в красивых обложках писателя А.Б-го! Я к продавцу, мол, кто да что.
- Да кто его знает? Уже полгода продать не могу. Купите, девушка, а? Я уступлю...
Может, думаю, и правда, купить? Интересно же. Просматриваю. Книжки документальные, о катастрофе, кажется, о Чернобыльской. А не первых страницах обеих мелкими буквами надпись сделана - "факты записаны автором со слов участников ликвидации:". И длинный список фамилий.
Нет, всё-таки я люблю мёртвых писателей. Это звучит плохо, я никому не желаю смерти. Но где они, живые и искренние, умные и талантливые? Гении с открытой датой, отозвались бы, что ли... (1999)
ВЗГЛЯД (часть вторая)
В стихах моих не музыка живёт,
А шутка, запечённая в банальности,
Ложащаяся грелкой на живот,
Болящий несварением реальности.
И.Губерман
Когда меня спрашивают "Каких писателей и поэтов ты любишь больше всего?", я сразу говорю "мёртвых". Такой неожиданный ответ вызывает разную реакцию. Люди, знающие меня давно, относятся к ним спокойно - знают, что я люблю пошутить. Чужие - сторонятся. А всё из-за них, стереотипов. Самых разных: мотивированных положительно и не очень, основанных на логике и алогичных. Стереотипы - явление социальное, а у нас, произведённых на свет в большой социалистической стране, в качестве бесплатного приложения есть ещё и врождённые социалистические стереотипы, незаметно курирующие наше сознание, эдакий бонус советикус. Как и все нормальные дети нашей нехилой по площади родины, я ходила когда-то в школу. Там в кабинете русского языка и литературы со стен снисходительно взирали Толстой и Пушкин , Гоголь и Некрасов, напротив - Белинский, Добролюбов и Писарев. Во времена учёбы на весёлом филфаке бессменными наблюдателями наших литсеминаров были Пропп, Потебня, Мережковский, Цветаева, Якоб Гримм и другие, не менее знаменитые лица. Студенты стремились сдавать литературу именно в этом кабинете, потому что под портретами в скобках были указаны даты рождения и смерти великих. Мы привыкли к мёртвым писателям, читали их и почитали, склоняя юные головы перед их проверенной столетиями существования книг многомудростью и т.д. и т.п.
А потом мне повезло и я встретилась с настоящим живым писателем.
Мои стихи и пару рассказов отдали редактору одной газеты, и он, человек умный и осторожный, перед тем, как издавать мои творения, решил удостовериться в их литературной ценности. И организовал мне встречу с тогда (и поныне!) здравствующим писателем республики Беларусь А.Б-м. Ему надлежало решить, существую я как человек творческий али нет. Стихи отдали писателю, а я всю неделю волновалась - чужой человек читать будет. Поэтому жутко обрадовалась, когда по телефону мне назначили встречу и сказали принести что-нибудь ещё из написанного. Поколебавшись и взяв свой единственный рассказ, который не успел ещё мне самой на тот момент опротиветь, я направилась в редакцию газеты "...".
Писатель оказался седоватым строгим на вид человеком лет 55. Он сказал, не меняя выражения лица:
-Прывiтанне, дзяучына! Ну, што рабiць будзем?
(Здравствуйте, девушка! Ну, что делать будем? бел.)
Хотела сказать "кататься на американских горках", но только пожала плечами. Может, стоило признаться, что понятия не имею, что делают с живыми писателями? Но вслух ничего не сказала.
В качестве преамбулы писатель поставил меня в известность о том, что он белорус и долгом своим считает говорить на родном языке, что он, кстати, на протяжении всей встречи и делал. К счастью, я хорошо училась в школе, и язык знаю. Он выложил на стол листочки со стихами, которые были вдоль и поперёк исчёрканы простым карандашом, а на полях - множество разных закорючек. Я села за стол. Не вдаваясь в подробности каждого замечания, скажу, что не понравилось ему многое: и какие-то повторения одного и того же слова, и "размытость метафор", и имена Бодлера и Рембо в одном из стихотворений ("лучше бы Пушкин или Лермонтов"). Забраковал писатель и стихотворение, в котором было не 16 строк, а только 14.
-Так это ж сонет, - возразила я.
- Неважно, как вы этот называете, стих должен быть законченным.
Нехорошее зашевелилось в голове, но я молчала, подавленная авторитетом.
-Ну, что у тебя там ещё? Давай,- сказал писатель, наскоро разгромив мои измышления.
Он глянул на часы, взял мои листочки, вооружился чёрной ручкой, и, по мере пробегания глазами по рассказу, начал зачёркивать слова и целые предложения. Холодный пот лил по спине, моей, не его, майка противно прилипла, но мне было не до физического комфорта. Диалог наш, по-моему, достоин пера сатирика, поэтому передаю его почти дословно.
-Вы пишете: "На мир можно смотреть под разным углом зрения. Вот и я сижу у открытого кухонного окна, склонив свою голову под углом градусов 45-60." А откуда вы знаете, вы что, его мерили??
-Нет, не мерила, - говорю, - это приём такой.
-А это что: "брынькает на расстроенной гитаре"? Что за ненормативная лексика?
- Ну, это авторское, типа, - лепечу.
- Не нужно авторских, нужно как я говорю, а вы препираетесь, - слегка нервно сказал писатель.
Потом он раскритиковал описанную мной бабушку, которая покормила голубей из окна, и, сделав благородное дело, больше в рассказе не фигурировала.
-Почему исчезла бабушка? И зачем было кормить "воображаемых голубей"? Это ненормально.
-Почему? Просто добрая была старушка очень, покрошила хлеб - авось прилетят, - неуверенно оправдываюсь я.
-Читателю не нужны "просто" добрые бабушки. Бабушка должна быть носителем идей, а у вас она носитель розового платочка.
У меня вдруг что-то не то защекотало, не то заклокотало в горле, я сдерживалась из последних сил, а тут ещё левый глаз начал дёргаться. Но он уже вошёл в раж, даже не удосужившись дочитать до конца. Он методично переделывал мой на тот момент еще любимый обобщённо-философский рассказ в отчёт статистического бюро. Мне было немного муторно. Так, наверное, чувствовали себя весёлые клоуны из "Карнавальной ночи", которые с лёгкой руки директора Огурцова произносили со сцены речь о вреде пьянства.
-Почему у вас ливень сопровождается "жёлтыми змеями-молниями"? Зачем тут змеи?
-Формой они похожи, змея и молния.
-Это ещё доказать надо, - совсем раздражённо сказал писатель. Я больше не пыталась давать честные ответы.
-Потом, почему пододеяльник развевается "как маленькое привидение из Вазастана"? Это что, мистика?
-Нет, - говорю безразлично, - не мистика, а Карлсон. Про Карлсона и Малыша помните?
Тут он сказал интересное:
-Я предпочитаю белорусских авторов, а русская литература низвела человека до уровня букашки, я её вообще не читаю. Поэтому - никакого Карлсона.
Хотя какой там русский Карлсон, когда его Астрид Линдгрен написала?.. Потом ему не понравился мой "полосатый и рыжий тигрокотёнок". Я ничего не сказала, но тигрокотёнка твёрдо решила оставить, мой зверь, что хочу, то и делаю.
-Зачем вы обозвали природу "философской сущностью"?
Обидно стало мне, не за себя - за природу.
-Да не обзывала я её, это любя, преклоняюсь я перед ней, мысли она навевает разные!
Тут он разом вышел из себя.
-Ну, знаете, устал я спорить с вами. Да печатайте вы, что хотите, просто после этого рассказа вас больше никто нигде не напечатает. Слишком философски, - подытожил он. - Почитайте мои книги.
Медленно, нога за ногу, я плелась домой и тащила за собой неподъемную телегу с комплексами неполноценности. И всё думала: разве философски бывает "слишком"? В «Пионерском» парке люди пытались продать книги, которые залежались на прилавках отечественных магазинов. Подхожу, смотрю: а вот же они, две книги в красивых обложках писателя А.Б-го! Я к продавцу, мол, кто да что.
- Да кто его знает? Уже полгода продать не могу. Купите, девушка, а? Я уступлю...
Может, думаю, и правда, купить? Интересно же. Просматриваю. Книжки документальные, о катастрофе, кажется, о Чернобыльской. А не первых страницах обеих мелкими буквами надпись сделана - "факты записаны автором со слов участников ликвидации:". И длинный список фамилий.
Нет, всё-таки я люблю мёртвых писателей. Это звучит плохо, я никому не желаю смерти. Но где они, живые и искренние, умные и талантливые? Гении с открытой датой, отозвались бы, что ли... (1999)
