ОЛЬГА ДЕРНОВА
Jun. 22nd, 2011 03:39 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
drabkinaЕсли бы председателем жюри "Заблудившегося трамвая" была я, Олька не только вошла бы в финал, но обязательно заняла бы в конкурсе призовое место.
* * *
Родниковая, Центральная и Лесная:
Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух.
Многие спорят, неточно зная,
где обитает Сын, на какой из двух.
Где стволы облепих - словно стада оленей?
Где стрекоза подобна летающему овсу?
Лишь Центральная улица не оставляет сомнений
в своей принадлежности к Богу-Отцу:
вдоль дороги - шиповников буйные шестерёнки,
луговых престолов цветочное вещество,
и в конце - сады, как помыслы о Ребёнке,
отошедшем от Бога, вливающемся в Него...
* * *
И пока в ночи разносится каждый чих
и в пустой печи одни кирпичи пекутся,
ты стоишь, держа в руках огонёк свечи,
указатель курса.
Он трещит у рта, колышется у бедра.
И пока потомки дремлют в своих постелях,
им одна свеча легко заменяет бра,
монитор и телек.
Так стоишь, пережидая вечерний шквал,
монотонный шум. На страже, на бюллетене.
И ещё не понимаешь: огонь солгал
и смолчали тени.
Он давно, он чёрте когда потух,
а они сомкнулись, годы перекрывая.
И в руках уже не свет, не огонь, не дух.
Только палочка восковая.
психоанализ
В городе дождь. Архангелы чинят трубы.
Пахнет варёной рыбой, сырой водой.
Густав с утра считает в болоте трупы.
Зигмунд упорно борется с дурнотой.
Он - претендент на титул "папаша Зигмунд".
Густав не против, но на устах зажим.
Зигмунд считает: весь человек постигнут.
Густав, напротив, верит: непостижим.
То ли у них дискуссия, то ли битва.
Что же до снов, они - как болотный газ:
Зигмунд лежит в гробу своего либидо,
рядом какой-то мальчик, возможно, Ганс...
Вновь эта тема трупов! Скажи на милость,
разве на гроб похожа его кровать?
Зигмунду ведь про Густава тоже снилось,
что - он и сам не в силах расшифровать.
* * *
Оттого что сирень осыпала обшлага,
тупиковым кажется путь домой.
Я искала друга, а нажила врага.
Враг - во мне самой.
Враг уверен: прошлое не мертво,
он берёт букет на выходе из метро.
Он идёт по улице Бутлерова; закат
в золотой пыли, как в сухариках, запечён.
Он купил букет; букет голубых кокард
над его плечом.
Не цветы, а целый дремучий полк.
Я вполглаза смотрю, протираю пол,
протираю на раз-два-три.
На моей груди - увядшие ордена.
И стучит невидимая война
у меня, у меня внутри.
* * *
Золотые, былые годы, оживающие на фоне
долгожданного снегопада под влиянием сквозняка.
Вот мои золотые горы. А в горах - золотые кони,
чем не радость и не награда для беспечного седока?
Разве кто перегонит конных? - Разве только метель косая,
выбивающая вагоны из привычного расписанья.
Ожидающие могли бы сквозь белёсые переливы
разглядеть золотые гривы и сверкающие бока.
А сидели, как истуканы, а подсчитывали все раны,
снег подкладывая в стаканы вместо сахарного песка.
град
Поддавшись одуряющему зелью,
добытому колдуньями из жаб,
небесный град обрушился на землю;
небесный град ударился о землю,
ступенчато по листьям пробежав.
Где яблоки избитые болели,
трещал зелёных клавиш лабиринт,
а на траве беспомощно белели
округлые жемчужные колени
сильфид и фей, воздушных балерин,
там сыпался неистовый и спелый
небесный град - пример для всех земных.
Но в зябкой тьме и в тишине распевной
нас яблони охватывали сферой,
и близким Спасом веяло от них.
сахар
Дерзкие дни, подобные росомахам:
люди, себе придумывая дела,
из тростника создали белый сахар.
Так же на выходе дума моя бела.
Хрупкая крошка рая, кристалл непрочный,
сладость, переполняющая часы, -
так при последней встрече, на ставке очной,
горкой она просыплется на весы.
Новая форма жизни шагнёт из круга,
в новое нечто.
Дайте нам только срок,
как мы почуем и как назовём друг друга,
мой тростниковый мыслящий сахарок?
блоха
А стихи не терпят славы и буйных шествий,
просто: еже писах - писах.
Глюки - хуже блох: выпрыгивают из шерсти
и скрываются в волосах.
Вновь, почёсываясь, вертишься на асфальте,
весь горишь, как огненная вода.
Вспомним, братие, о Кристофе Виллибальде,
был он тоже Глюком, да хоть куда!
Напевал, блуждал в причёсках, влезал под блузы.
И моя ещё напрыгается блоха,
хоть, воистину, чумные её укусы,
малоприбыльны для стиха.
миры
Посмотри на ноготь, где три пятна.
Видишь - ливня лёгкая пелена,
темнота кого-то в пути застигла.
Он рукой за холку её берёт,
и осколки света бегут вперёд
от его ревущего мотоцикла.
Полюбуйся тем, что известно мне:
силуэты в складчатой простыне
человечков, маленьких и хороших,
незабудок с розами посреди.
Их для нас придумали, погляди,
оптик Бог и старый психолог Роршах.
Попирая гнев, забывая скорбь,
наблюдай в магический микроскоп,
как несётся байкер, когда с боков он
окружён, как стайками комаров,
пузырьками мелких, иных миров,
ни один из коих не распакован.
* * *
И когда нехватка воздуха у червей,
их сырой подвал непрошеным ливнем занят,
и чем выше, тем они дождевей,
наконец-таки, выползают.
На широкие дороги спешат гурьбой -
нет бы, отсидеться в своём ковчеге,
где не давят. Слава богу, что мы с тобой
не такие черви.
Но когда нехватка воздуха, или жду
твоего прихода, или настырно липну,
потайное поднимается вверх - к дождю,
и былое - к ливню.
баллада о психах
Пока они наполняли свой бензобак,
их тьмой обвело, как рамочкой в некрологе.
Но солнечный свет во множественных гробах
мелькал и мерцал под листьями у дороги -
то дикая слива, то яблоко, то фундук.
И первый всё восхищался: ну это надо ж,
посмотришь туда - и прямо захватит дух.
Второй же в ответ цедил: помолчи, замкадыш.
Чего не видала сеть подмосковных трасс:
от гнева и слёз, от радости и задора
до этих двоих - а были они как раз
два психа, давно сбежавшие из дурдома.
И если я еду, в ночь навострив коньки,
два психа за мною следуют, словно хобби.
И первому всё мерещатся огоньки
под листьями, а второй говорит о гробе.
Хранилища жидких ядер и гибких пуль,
сидят они позади, как ночные комья,
о том, как по этой трассе их гнал патруль,
давно позабыв. Даже смерти своей не помня.
малевич
Трень да брень дверной звонок в середине дня.
- Вы - Малевич? Здравствуйте. Я - Чёрная Простыня.
Я хочу быть вашей... - И в сторону, как в потёмки:
- Кем угодно - от модели до экономки.
Простыня ему затмевает свет,
щедро платит, под ноги едва не стелется.
И художник дописывает портрет.
И внутри мычит кровяное тельце.
С этих пор, по слухам, его пасут
неизвестные силы. Это такой абсурд,
что не знаешь - казаться сломленным или гордым.
И когда приходит Чёрная Простыня,
он хватается за обтрёпанные края
и взлетает над городом.
* * *
И с тех пор, как в воздухе девяностых
тот, второй, зародился воздух,
говоришь о себе от второго лица,
ожидаешь конца.
Ибо ангел времени не мечет своей икры,
но любую душу берёт сырой.
Неизбежно сокращается перерыв
между первой чарочкой и второй.
Горизонт затмили крылья небесных птах.
Океан в ионизированных китах.
Сядь на льдину и оттолкнись легонь-
ко палкой или ногой.
Где-то ждут вторая вода и второй огонь.
И вторая земля выходит на божий свет,
как младенец -
точнее сказать, послед.
* * *
Родниковая, Центральная и Лесная:
Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух.
Многие спорят, неточно зная,
где обитает Сын, на какой из двух.
Где стволы облепих - словно стада оленей?
Где стрекоза подобна летающему овсу?
Лишь Центральная улица не оставляет сомнений
в своей принадлежности к Богу-Отцу:
вдоль дороги - шиповников буйные шестерёнки,
луговых престолов цветочное вещество,
и в конце - сады, как помыслы о Ребёнке,
отошедшем от Бога, вливающемся в Него...
* * *
И пока в ночи разносится каждый чих
и в пустой печи одни кирпичи пекутся,
ты стоишь, держа в руках огонёк свечи,
указатель курса.
Он трещит у рта, колышется у бедра.
И пока потомки дремлют в своих постелях,
им одна свеча легко заменяет бра,
монитор и телек.
Так стоишь, пережидая вечерний шквал,
монотонный шум. На страже, на бюллетене.
И ещё не понимаешь: огонь солгал
и смолчали тени.
Он давно, он чёрте когда потух,
а они сомкнулись, годы перекрывая.
И в руках уже не свет, не огонь, не дух.
Только палочка восковая.
психоанализ
В городе дождь. Архангелы чинят трубы.
Пахнет варёной рыбой, сырой водой.
Густав с утра считает в болоте трупы.
Зигмунд упорно борется с дурнотой.
Он - претендент на титул "папаша Зигмунд".
Густав не против, но на устах зажим.
Зигмунд считает: весь человек постигнут.
Густав, напротив, верит: непостижим.
То ли у них дискуссия, то ли битва.
Что же до снов, они - как болотный газ:
Зигмунд лежит в гробу своего либидо,
рядом какой-то мальчик, возможно, Ганс...
Вновь эта тема трупов! Скажи на милость,
разве на гроб похожа его кровать?
Зигмунду ведь про Густава тоже снилось,
что - он и сам не в силах расшифровать.
* * *
Оттого что сирень осыпала обшлага,
тупиковым кажется путь домой.
Я искала друга, а нажила врага.
Враг - во мне самой.
Враг уверен: прошлое не мертво,
он берёт букет на выходе из метро.
Он идёт по улице Бутлерова; закат
в золотой пыли, как в сухариках, запечён.
Он купил букет; букет голубых кокард
над его плечом.
Не цветы, а целый дремучий полк.
Я вполглаза смотрю, протираю пол,
протираю на раз-два-три.
На моей груди - увядшие ордена.
И стучит невидимая война
у меня, у меня внутри.
* * *
Золотые, былые годы, оживающие на фоне
долгожданного снегопада под влиянием сквозняка.
Вот мои золотые горы. А в горах - золотые кони,
чем не радость и не награда для беспечного седока?
Разве кто перегонит конных? - Разве только метель косая,
выбивающая вагоны из привычного расписанья.
Ожидающие могли бы сквозь белёсые переливы
разглядеть золотые гривы и сверкающие бока.
А сидели, как истуканы, а подсчитывали все раны,
снег подкладывая в стаканы вместо сахарного песка.
град
Поддавшись одуряющему зелью,
добытому колдуньями из жаб,
небесный град обрушился на землю;
небесный град ударился о землю,
ступенчато по листьям пробежав.
Где яблоки избитые болели,
трещал зелёных клавиш лабиринт,
а на траве беспомощно белели
округлые жемчужные колени
сильфид и фей, воздушных балерин,
там сыпался неистовый и спелый
небесный град - пример для всех земных.
Но в зябкой тьме и в тишине распевной
нас яблони охватывали сферой,
и близким Спасом веяло от них.
сахар
Дерзкие дни, подобные росомахам:
люди, себе придумывая дела,
из тростника создали белый сахар.
Так же на выходе дума моя бела.
Хрупкая крошка рая, кристалл непрочный,
сладость, переполняющая часы, -
так при последней встрече, на ставке очной,
горкой она просыплется на весы.
Новая форма жизни шагнёт из круга,
в новое нечто.
Дайте нам только срок,
как мы почуем и как назовём друг друга,
мой тростниковый мыслящий сахарок?
блоха
А стихи не терпят славы и буйных шествий,
просто: еже писах - писах.
Глюки - хуже блох: выпрыгивают из шерсти
и скрываются в волосах.
Вновь, почёсываясь, вертишься на асфальте,
весь горишь, как огненная вода.
Вспомним, братие, о Кристофе Виллибальде,
был он тоже Глюком, да хоть куда!
Напевал, блуждал в причёсках, влезал под блузы.
И моя ещё напрыгается блоха,
хоть, воистину, чумные её укусы,
малоприбыльны для стиха.
миры
Посмотри на ноготь, где три пятна.
Видишь - ливня лёгкая пелена,
темнота кого-то в пути застигла.
Он рукой за холку её берёт,
и осколки света бегут вперёд
от его ревущего мотоцикла.
Полюбуйся тем, что известно мне:
силуэты в складчатой простыне
человечков, маленьких и хороших,
незабудок с розами посреди.
Их для нас придумали, погляди,
оптик Бог и старый психолог Роршах.
Попирая гнев, забывая скорбь,
наблюдай в магический микроскоп,
как несётся байкер, когда с боков он
окружён, как стайками комаров,
пузырьками мелких, иных миров,
ни один из коих не распакован.
* * *
И когда нехватка воздуха у червей,
их сырой подвал непрошеным ливнем занят,
и чем выше, тем они дождевей,
наконец-таки, выползают.
На широкие дороги спешат гурьбой -
нет бы, отсидеться в своём ковчеге,
где не давят. Слава богу, что мы с тобой
не такие черви.
Но когда нехватка воздуха, или жду
твоего прихода, или настырно липну,
потайное поднимается вверх - к дождю,
и былое - к ливню.
баллада о психах
Пока они наполняли свой бензобак,
их тьмой обвело, как рамочкой в некрологе.
Но солнечный свет во множественных гробах
мелькал и мерцал под листьями у дороги -
то дикая слива, то яблоко, то фундук.
И первый всё восхищался: ну это надо ж,
посмотришь туда - и прямо захватит дух.
Второй же в ответ цедил: помолчи, замкадыш.
Чего не видала сеть подмосковных трасс:
от гнева и слёз, от радости и задора
до этих двоих - а были они как раз
два психа, давно сбежавшие из дурдома.
И если я еду, в ночь навострив коньки,
два психа за мною следуют, словно хобби.
И первому всё мерещатся огоньки
под листьями, а второй говорит о гробе.
Хранилища жидких ядер и гибких пуль,
сидят они позади, как ночные комья,
о том, как по этой трассе их гнал патруль,
давно позабыв. Даже смерти своей не помня.
малевич
Трень да брень дверной звонок в середине дня.
- Вы - Малевич? Здравствуйте. Я - Чёрная Простыня.
Я хочу быть вашей... - И в сторону, как в потёмки:
- Кем угодно - от модели до экономки.
Простыня ему затмевает свет,
щедро платит, под ноги едва не стелется.
И художник дописывает портрет.
И внутри мычит кровяное тельце.
С этих пор, по слухам, его пасут
неизвестные силы. Это такой абсурд,
что не знаешь - казаться сломленным или гордым.
И когда приходит Чёрная Простыня,
он хватается за обтрёпанные края
и взлетает над городом.
* * *
И с тех пор, как в воздухе девяностых
тот, второй, зародился воздух,
говоришь о себе от второго лица,
ожидаешь конца.
Ибо ангел времени не мечет своей икры,
но любую душу берёт сырой.
Неизбежно сокращается перерыв
между первой чарочкой и второй.
Горизонт затмили крылья небесных птах.
Океан в ионизированных китах.
Сядь на льдину и оттолкнись легонь-
ко палкой или ногой.
Где-то ждут вторая вода и второй огонь.
И вторая земля выходит на божий свет,
как младенец -
точнее сказать, послед.
