![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
(no subject)
Почти уверена, что из тех, кто читает мой журнал, этого автора знают всего пару человек. Уговорить его на публикацию - задача трудная, я бы сказала, почти невыполнимая...:) А между тем, я его очень рекомендую. Очень, да.
МИХАИЛ ЗИВ
Зачем?
1
К школам бегали подраться, отдували снег со щек…
Время наших апробаций не закончилось еще?
Жил навскидку, как сметали, дев мурыжил на извод
и в предутренней сметане рыб выкуривал из вод,
плыл средь гула колоколен, под собой не чуял дна…
Ты неволен, я неволен – для чего судьба вольна
быть хозяйкою предательств, надругательств и утрат
там, где тягло обстоятельств возрастает во сто крат?
2
Вот и плыл, пошел, поехал. – Ну, так море возымей.
Время ходит за успехом? – Нет! – За тридевять земель!
Вот и хором хорохорясь, волны бегают навзрыд,
в пене строят свой гемолиз – свой мусолят лазурит.
Голосят свою неправду, тем она и хороша,
что нетканою непрядвой затекла и в нас душа.
Сквозь тычки да разговоры, через форточку в лесу,
через поле, на котором ночь на корточках несу,
детской квакаю постелью, обмираю возле губ
и вокзальною метелью там свищу в молочный зуб,
горько руки разеваю и ловлю ослепшим ртом
жизнь, которую не знаю и не вызнаю потом.
* * *
Ах, едущий к цели – из памяти невыездной,
И мысль, что скребется об окна трамвая, слепа ведь.
Поит Петропавловка с ложки Неву желтизной,
И, кабы не зной, то всегда там февраль или память.
Не много я знаю про то, где резвлюсь и влачу,
Но это – к врачу, к детороду, жалетелю-Богу,
Трамвайные гнезда прозрачной ладонью верчу,
Птенцовой надеждой с куриною лапой итога.
Но свет Петропавловки – впалый и жухлый опал,
На что наступал Петипа в Мариинском театре,
И я ускользал на свету, когда был пятипал,
В беспамятном вальсе, где нужно прихрамывать на три.
Ответь мне, Онегин-чужак, и, Щелкунчик, скажи,
Поведай, Каховка, – есть заново множество сцен там,
Где льются по окнам трамваев опять миражи,
На стыках мостов спотыкаясь привычным акцентом?
Скажи, это я ли свою остановку проспал? –
Так долго листал я свой личный безбуквенный требник, –
И голубь снежок от парадной моей протоптал,
Почти пятипал, и перо обронил на поребрик.
* * *
Что пресловутый Дон-Жуан?
Судьбу какую дожевал,
Нахально ручкаясь с мужьями?
Пари-то – лишь для парижан?
А мы что, парой не лежали?
Но тот повеса – не месье нам,
Хоть всем сотри уста Люсьенам,
Вопя: «Мне жребий в бурях дан!»
Но что решал меж кучек сена
Осел по кличке Буридан?
Мы говорим, что жребий выдан,
Но целовали разных вы дам,
Да что не видывали в них?
Бывало, спишь с ничейным видом
В среде хозяек и портних.
А кто судьбою не ободран?
У всех трусы впритык по бедрам,
Но целью кто не ободрен?
Пропасть бы вон – что, не полно драм?
Взлететь бы! – не аэродром.
Я чтил аспект случайных гитик,
Меж титек надобных повытек,
Границы вдовых пересек,
Я был отважный аналитик
И лучше выдумать не мог.
Всему живущему приятель,
Тут был смотрителем и я тел,
Как дятел сущее долбил,
Где дуло, там и конопатил,
Ведь я и с виду не дебил.
Не знаем, кто наш прайвет правит,
И это держится пока вид
На фоне родин и гардин,
Но человек опять лукавит,
А человек всегда один.
* * *
Пока мы живы, и пока Нева
Фильтруется посредством дня и торфа,
Мы говорим предсмертные слова,
А зиждемся условно и аморфно.
Не то, чтобы бесплотно – втихаря
Грешим телесно и внедряем пищу,
И вкрадчиво вослед идет заря,
Как будто зря толкуя токовище.
О, Бдительный, не списанный с икон,
Не мямленный устами пряных дафний,
С тех окон в нас Глядящий испокон,
Хоть оком одноклеточных потрафь мне
Всю эту жизнь, где не было меня
Во рту времен, где крепко подфартило
Летать навзрыд и в валенках огня
Туда наверх подкрадываться с тыла.
Нездешней силой полнится земля,
Где мы живем, несметно успокоясь,
И, где Невой фильтруется заря,
Грядущему мы кланяемся в пояс.
Здесь я стою. – Иначе бы упал.
А и поверишь, мол, виновен случай,
И суть вещей надышана, как пар,
Замедленной всеобщею падучей.
* * *
В море ливень далекий пылится,
Наклонившись, ветра голосят,
Оттого спотыкаются птицы
И растрепанно в небе висят.
Воздух в пристальных серых занозах,
Сад жует – не проглотит блесну
Всей листвою в порезах и розах, –
Погоди, подбегу, пролистну.
Выползают прибрежные враки
Про особый осенний уют,
Где с дождями управится всякий
В глубине отсыревших кают.
Наше дело всегда каботажно –
Проплывать мимо нужных квартир,
А надежда – обычная жажда
Переждать дождевой карантин.
Видишь дом? – это он в глубине был.
Вот он вынырнул – втаскивай кладь.
На кого же рассчитано небо –
Нам бы лишь на мгновенье понять.
* * *
Летит пчела, насупливая лоб,
В низину быта прячется микроб,
Вверху грустит орел своеобразно.
Я тоже свой наморщил мизантроп
И данный мир просматриваю назло.
Течет сквозь нас могучая река,
Но и она взята ведь с потолка,
Всемирно прохлаждается – и только,
Расставив безымянно облака.
Сказать «пока» мне страшно, но позволь-ка
Напомнить собеседнику о том:
Все ловят воздух быстролицым ртом,
Чем, якобы, засеивают время.
Оно загустевает за бортом. –
Так вот какие скорости в Эдеме?
Веслом внимательным, опомнясь, притабань. –
Собрату Дим, слепцу своих Любань
Поговорить в округе просто не с кем,
Десятый театр жизни отревев
В виду сорокожителей-дерев, –
О самом главном и о самом невском.
Как пень, торчи за этим перелеском,
Лаская незапомнившихся дев.
Нам жизнь дана на самообогрев,
Хоть и не нами – выполнена с блеском.
* * *
Он, запродав Европе сердце, Россию выдвинул в окно,
весь в чертежах и заусенцах, струганком ерзая смурно.
И вдоль Невы, где высь не грела, бояр исторгнув из папах,
носился очень угорело и из подмышек мрачно пах.
Почти приделав к пару сани, народ суконно ухватив,
запряг его под парусами чихать с продутых першпектив.
Он взвесил век недетским фунтом, и в лихе каждый оробел.
Еще пыхтел безвестный Фултон, еще не выдвинулся Белл,
а он, пока дремали янки, Полтаву пылко одолев,
подлодки вел по дну Фонтанки – а ведь, казалось бы, не лев.
Но, вздыбив грунт китообразно, моря поставил на попа,
а те меж плах клубились назло, и смачно ухала толпа.
В ботфортах «Красный треугольник» он взял фортуны фарт как фрахт,
внезапно к шахматной Стокгольме из бухт – вот именно! – барахт
вошел рядами исподлобий, и, этот высыпав горох,
лицо базедово коробил и, заслюнявясь криком, глох.
В мортирном дыме папиросясь, через века он свой пронес
преувеличенный гипофиз и лат кольчужный ихтиоз.
Ах, вот кому судьбу вмени я, ведь он Отечества звезда.
О, если бы не пневмония! О, кабы Волга не туда!
О, если бы не руки-крюки, коль не мошонка бы в шерсти,
не ломоносовы науки, не глаз-повыколи пути!
При помощи каких энергий – садизма, пропада – расставь, –
тщеславья – лишнее отвергни, – случайно делается явь?
И как трактуется потомкам под весла будущих кормил?
Хоть схрумкал нас, хоть время скомкал, – поэту дедушку вскормил.
Я, может, слишком схематичен, – так уважаю, раз боюсь,
но, языком рыдая птичьим, и я кошусь опять на Русь.
На эти планы и ракеты, на упованья – цель и к вам, –
что вдруг обкуренные шкеты прилобызаются к церквям.
На это вечно дерзновенье, на это Вдруг, на Пальцы Врозь,
на страсть в разгаре неуменья, на золотушное авось.
На то – где правда, там колючей, на то, что радость – где гульба,
на то, что миром правит случай и тетка пришлая – судьба.
Что виноват как раз Алеша, что сладит сущее Левша
с паршой, парашей и порошей, где только удаль хороша.
Дерзай – да прям-таки с утра щас! Божись – ведь есть же тайный лаз!
И я с надеждой вновь таращусь, чем увлажняю мутный глаз, –
на то, что в бонзы выйдут бомжи, раз веку царь оповещах,
на ту Америку в Камбодже, на эту Азию во щах.
* * *
Сходит ночь, как в воду барка,
Чтобы виделись острей
В непролазной тине парка
Крабы желтых фонарей.
Чтобы грузило тянуло
В гущу выбранных дорог,
Чтобы вспархивал от гула
Мылкий сердца поплавок. –
За столом – в разгаре бденья,
В шебутной попытке сна.
Точность самонаведенья
От неведенья дана,
В беспринципности эмоций,
В голословности причин,
Где почины наших лоций –
В заклинаниях пучин.
Зимой
Где плод, где цвет – никак не разберешь:
Зимой и поспевают апельсины.
Скулеж кошачий – злобны, а бессильны.
Январь, что март – уж замуж невтерпеж.
Так и с тобою путается дрожь,
Как свой чертеж развертывает ливень.
Но тело скользкое у ливня из петли вынь,
По случаю судьбы не подытожь.
Таскают улицы по лужам брюки-клеш
В шипенье шин – а что, уже не модно?
Душа под курткой зреет черноплодно,
Ей сладко зябнуть, сгинув ни за грош.
Дождь отодвинь и воздух не встревожь.
За веко туч горячий шар закатан.
Пусть небо упражняется закатом,
И всласть газон сверкает вне галош.
К Центральной Станции случайно забредешь –
Она уже долистывает сутки,
В косых лучах швартуются маршрутки,
Скворцы творят общественный галдеж.
* * *
Расклад у звезд, нам кажется, предвзят.
Вот и сейчас так в небе егозят,
Как будто бы засела в печень тля им.
Мигают мне: «Ты здесь ли, азиат?»
Смеются вниз: «А что, не впечатляем?»
И у меня насмешек полон рот.
Не важно, где городишь огород,
Ешь корнеплод, но шлешь наверх свой пеленг.
А всяк вовек предчувствовал улет,
Хотя и ненавязчиво в толпе лег.
Мы здесь мостим плацдарм для ретирад?
И также наш кофе-молочный брат,
По-своему в прицел подзвездный целясь,
Проходит огородами утрат
В расчете на обещанную целость?
Да, проживаю там, где захочу, –
Едва ль попорчу звездную парчу,
Не знамо из каких сигналя азий,
Раз надо, так и я в ночи торчу, –
Еще не ясно, кто почерномазей.
Любой из нас предвзятый звездочет,
Чей хозрасчет не выудит почет,
Но дарит фарт, судьбою нахлобучась,
Туда идти – как раз, где припечет,
Где достоверна собственная участь.
МИХАИЛ ЗИВ
Зачем?
1
К школам бегали подраться, отдували снег со щек…
Время наших апробаций не закончилось еще?
Жил навскидку, как сметали, дев мурыжил на извод
и в предутренней сметане рыб выкуривал из вод,
плыл средь гула колоколен, под собой не чуял дна…
Ты неволен, я неволен – для чего судьба вольна
быть хозяйкою предательств, надругательств и утрат
там, где тягло обстоятельств возрастает во сто крат?
2
Вот и плыл, пошел, поехал. – Ну, так море возымей.
Время ходит за успехом? – Нет! – За тридевять земель!
Вот и хором хорохорясь, волны бегают навзрыд,
в пене строят свой гемолиз – свой мусолят лазурит.
Голосят свою неправду, тем она и хороша,
что нетканою непрядвой затекла и в нас душа.
Сквозь тычки да разговоры, через форточку в лесу,
через поле, на котором ночь на корточках несу,
детской квакаю постелью, обмираю возле губ
и вокзальною метелью там свищу в молочный зуб,
горько руки разеваю и ловлю ослепшим ртом
жизнь, которую не знаю и не вызнаю потом.
* * *
Ах, едущий к цели – из памяти невыездной,
И мысль, что скребется об окна трамвая, слепа ведь.
Поит Петропавловка с ложки Неву желтизной,
И, кабы не зной, то всегда там февраль или память.
Не много я знаю про то, где резвлюсь и влачу,
Но это – к врачу, к детороду, жалетелю-Богу,
Трамвайные гнезда прозрачной ладонью верчу,
Птенцовой надеждой с куриною лапой итога.
Но свет Петропавловки – впалый и жухлый опал,
На что наступал Петипа в Мариинском театре,
И я ускользал на свету, когда был пятипал,
В беспамятном вальсе, где нужно прихрамывать на три.
Ответь мне, Онегин-чужак, и, Щелкунчик, скажи,
Поведай, Каховка, – есть заново множество сцен там,
Где льются по окнам трамваев опять миражи,
На стыках мостов спотыкаясь привычным акцентом?
Скажи, это я ли свою остановку проспал? –
Так долго листал я свой личный безбуквенный требник, –
И голубь снежок от парадной моей протоптал,
Почти пятипал, и перо обронил на поребрик.
* * *
Что пресловутый Дон-Жуан?
Судьбу какую дожевал,
Нахально ручкаясь с мужьями?
Пари-то – лишь для парижан?
А мы что, парой не лежали?
Но тот повеса – не месье нам,
Хоть всем сотри уста Люсьенам,
Вопя: «Мне жребий в бурях дан!»
Но что решал меж кучек сена
Осел по кличке Буридан?
Мы говорим, что жребий выдан,
Но целовали разных вы дам,
Да что не видывали в них?
Бывало, спишь с ничейным видом
В среде хозяек и портних.
А кто судьбою не ободран?
У всех трусы впритык по бедрам,
Но целью кто не ободрен?
Пропасть бы вон – что, не полно драм?
Взлететь бы! – не аэродром.
Я чтил аспект случайных гитик,
Меж титек надобных повытек,
Границы вдовых пересек,
Я был отважный аналитик
И лучше выдумать не мог.
Всему живущему приятель,
Тут был смотрителем и я тел,
Как дятел сущее долбил,
Где дуло, там и конопатил,
Ведь я и с виду не дебил.
Не знаем, кто наш прайвет правит,
И это держится пока вид
На фоне родин и гардин,
Но человек опять лукавит,
А человек всегда один.
* * *
Пока мы живы, и пока Нева
Фильтруется посредством дня и торфа,
Мы говорим предсмертные слова,
А зиждемся условно и аморфно.
Не то, чтобы бесплотно – втихаря
Грешим телесно и внедряем пищу,
И вкрадчиво вослед идет заря,
Как будто зря толкуя токовище.
О, Бдительный, не списанный с икон,
Не мямленный устами пряных дафний,
С тех окон в нас Глядящий испокон,
Хоть оком одноклеточных потрафь мне
Всю эту жизнь, где не было меня
Во рту времен, где крепко подфартило
Летать навзрыд и в валенках огня
Туда наверх подкрадываться с тыла.
Нездешней силой полнится земля,
Где мы живем, несметно успокоясь,
И, где Невой фильтруется заря,
Грядущему мы кланяемся в пояс.
Здесь я стою. – Иначе бы упал.
А и поверишь, мол, виновен случай,
И суть вещей надышана, как пар,
Замедленной всеобщею падучей.
* * *
В море ливень далекий пылится,
Наклонившись, ветра голосят,
Оттого спотыкаются птицы
И растрепанно в небе висят.
Воздух в пристальных серых занозах,
Сад жует – не проглотит блесну
Всей листвою в порезах и розах, –
Погоди, подбегу, пролистну.
Выползают прибрежные враки
Про особый осенний уют,
Где с дождями управится всякий
В глубине отсыревших кают.
Наше дело всегда каботажно –
Проплывать мимо нужных квартир,
А надежда – обычная жажда
Переждать дождевой карантин.
Видишь дом? – это он в глубине был.
Вот он вынырнул – втаскивай кладь.
На кого же рассчитано небо –
Нам бы лишь на мгновенье понять.
* * *
Летит пчела, насупливая лоб,
В низину быта прячется микроб,
Вверху грустит орел своеобразно.
Я тоже свой наморщил мизантроп
И данный мир просматриваю назло.
Течет сквозь нас могучая река,
Но и она взята ведь с потолка,
Всемирно прохлаждается – и только,
Расставив безымянно облака.
Сказать «пока» мне страшно, но позволь-ка
Напомнить собеседнику о том:
Все ловят воздух быстролицым ртом,
Чем, якобы, засеивают время.
Оно загустевает за бортом. –
Так вот какие скорости в Эдеме?
Веслом внимательным, опомнясь, притабань. –
Собрату Дим, слепцу своих Любань
Поговорить в округе просто не с кем,
Десятый театр жизни отревев
В виду сорокожителей-дерев, –
О самом главном и о самом невском.
Как пень, торчи за этим перелеском,
Лаская незапомнившихся дев.
Нам жизнь дана на самообогрев,
Хоть и не нами – выполнена с блеском.
* * *
Он, запродав Европе сердце, Россию выдвинул в окно,
весь в чертежах и заусенцах, струганком ерзая смурно.
И вдоль Невы, где высь не грела, бояр исторгнув из папах,
носился очень угорело и из подмышек мрачно пах.
Почти приделав к пару сани, народ суконно ухватив,
запряг его под парусами чихать с продутых першпектив.
Он взвесил век недетским фунтом, и в лихе каждый оробел.
Еще пыхтел безвестный Фултон, еще не выдвинулся Белл,
а он, пока дремали янки, Полтаву пылко одолев,
подлодки вел по дну Фонтанки – а ведь, казалось бы, не лев.
Но, вздыбив грунт китообразно, моря поставил на попа,
а те меж плах клубились назло, и смачно ухала толпа.
В ботфортах «Красный треугольник» он взял фортуны фарт как фрахт,
внезапно к шахматной Стокгольме из бухт – вот именно! – барахт
вошел рядами исподлобий, и, этот высыпав горох,
лицо базедово коробил и, заслюнявясь криком, глох.
В мортирном дыме папиросясь, через века он свой пронес
преувеличенный гипофиз и лат кольчужный ихтиоз.
Ах, вот кому судьбу вмени я, ведь он Отечества звезда.
О, если бы не пневмония! О, кабы Волга не туда!
О, если бы не руки-крюки, коль не мошонка бы в шерсти,
не ломоносовы науки, не глаз-повыколи пути!
При помощи каких энергий – садизма, пропада – расставь, –
тщеславья – лишнее отвергни, – случайно делается явь?
И как трактуется потомкам под весла будущих кормил?
Хоть схрумкал нас, хоть время скомкал, – поэту дедушку вскормил.
Я, может, слишком схематичен, – так уважаю, раз боюсь,
но, языком рыдая птичьим, и я кошусь опять на Русь.
На эти планы и ракеты, на упованья – цель и к вам, –
что вдруг обкуренные шкеты прилобызаются к церквям.
На это вечно дерзновенье, на это Вдруг, на Пальцы Врозь,
на страсть в разгаре неуменья, на золотушное авось.
На то – где правда, там колючей, на то, что радость – где гульба,
на то, что миром правит случай и тетка пришлая – судьба.
Что виноват как раз Алеша, что сладит сущее Левша
с паршой, парашей и порошей, где только удаль хороша.
Дерзай – да прям-таки с утра щас! Божись – ведь есть же тайный лаз!
И я с надеждой вновь таращусь, чем увлажняю мутный глаз, –
на то, что в бонзы выйдут бомжи, раз веку царь оповещах,
на ту Америку в Камбодже, на эту Азию во щах.
* * *
Сходит ночь, как в воду барка,
Чтобы виделись острей
В непролазной тине парка
Крабы желтых фонарей.
Чтобы грузило тянуло
В гущу выбранных дорог,
Чтобы вспархивал от гула
Мылкий сердца поплавок. –
За столом – в разгаре бденья,
В шебутной попытке сна.
Точность самонаведенья
От неведенья дана,
В беспринципности эмоций,
В голословности причин,
Где почины наших лоций –
В заклинаниях пучин.
Зимой
Где плод, где цвет – никак не разберешь:
Зимой и поспевают апельсины.
Скулеж кошачий – злобны, а бессильны.
Январь, что март – уж замуж невтерпеж.
Так и с тобою путается дрожь,
Как свой чертеж развертывает ливень.
Но тело скользкое у ливня из петли вынь,
По случаю судьбы не подытожь.
Таскают улицы по лужам брюки-клеш
В шипенье шин – а что, уже не модно?
Душа под курткой зреет черноплодно,
Ей сладко зябнуть, сгинув ни за грош.
Дождь отодвинь и воздух не встревожь.
За веко туч горячий шар закатан.
Пусть небо упражняется закатом,
И всласть газон сверкает вне галош.
К Центральной Станции случайно забредешь –
Она уже долистывает сутки,
В косых лучах швартуются маршрутки,
Скворцы творят общественный галдеж.
* * *
Расклад у звезд, нам кажется, предвзят.
Вот и сейчас так в небе егозят,
Как будто бы засела в печень тля им.
Мигают мне: «Ты здесь ли, азиат?»
Смеются вниз: «А что, не впечатляем?»
И у меня насмешек полон рот.
Не важно, где городишь огород,
Ешь корнеплод, но шлешь наверх свой пеленг.
А всяк вовек предчувствовал улет,
Хотя и ненавязчиво в толпе лег.
Мы здесь мостим плацдарм для ретирад?
И также наш кофе-молочный брат,
По-своему в прицел подзвездный целясь,
Проходит огородами утрат
В расчете на обещанную целость?
Да, проживаю там, где захочу, –
Едва ль попорчу звездную парчу,
Не знамо из каких сигналя азий,
Раз надо, так и я в ночи торчу, –
Еще не ясно, кто почерномазей.
Любой из нас предвзятый звездочет,
Чей хозрасчет не выудит почет,
Но дарит фарт, судьбою нахлобучась,
Туда идти – как раз, где припечет,
Где достоверна собственная участь.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
А легкость - прозрачность формы, когда каждое слово на своем месте. Содержание же при этом - может быть ой каким сложным и философским...
no subject
no subject
я , конечно, ни разу* не поэт, )) но стихи понравились очень...
и, спасибо Вам за Ваши стихи..и, вообще, за щедрость...столько авторов для меня открыли..
no subject