![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
(no subject)
Почти уверена, что из тех, кто читает мой журнал, этого автора знают всего пару человек. Уговорить его на публикацию - задача трудная, я бы сказала, почти невыполнимая...:) А между тем, я его очень рекомендую. Очень, да.
МИХАИЛ ЗИВ
Зачем?
1
К школам бегали подраться, отдували снег со щек…
Время наших апробаций не закончилось еще?
Жил навскидку, как сметали, дев мурыжил на извод
и в предутренней сметане рыб выкуривал из вод,
плыл средь гула колоколен, под собой не чуял дна…
Ты неволен, я неволен – для чего судьба вольна
быть хозяйкою предательств, надругательств и утрат
там, где тягло обстоятельств возрастает во сто крат?
2
Вот и плыл, пошел, поехал. – Ну, так море возымей.
Время ходит за успехом? – Нет! – За тридевять земель!
Вот и хором хорохорясь, волны бегают навзрыд,
в пене строят свой гемолиз – свой мусолят лазурит.
Голосят свою неправду, тем она и хороша,
что нетканою непрядвой затекла и в нас душа.
Сквозь тычки да разговоры, через форточку в лесу,
через поле, на котором ночь на корточках несу,
детской квакаю постелью, обмираю возле губ
и вокзальною метелью там свищу в молочный зуб,
горько руки разеваю и ловлю ослепшим ртом
жизнь, которую не знаю и не вызнаю потом.
* * *
Ах, едущий к цели – из памяти невыездной,
И мысль, что скребется об окна трамвая, слепа ведь.
Поит Петропавловка с ложки Неву желтизной,
И, кабы не зной, то всегда там февраль или память.
Не много я знаю про то, где резвлюсь и влачу,
Но это – к врачу, к детороду, жалетелю-Богу,
Трамвайные гнезда прозрачной ладонью верчу,
Птенцовой надеждой с куриною лапой итога.
Но свет Петропавловки – впалый и жухлый опал,
На что наступал Петипа в Мариинском театре,
И я ускользал на свету, когда был пятипал,
В беспамятном вальсе, где нужно прихрамывать на три.
Ответь мне, Онегин-чужак, и, Щелкунчик, скажи,
Поведай, Каховка, – есть заново множество сцен там,
Где льются по окнам трамваев опять миражи,
На стыках мостов спотыкаясь привычным акцентом?
Скажи, это я ли свою остановку проспал? –
Так долго листал я свой личный безбуквенный требник, –
И голубь снежок от парадной моей протоптал,
Почти пятипал, и перо обронил на поребрик.
* * *
Что пресловутый Дон-Жуан?
Судьбу какую дожевал,
Нахально ручкаясь с мужьями?
Пари-то – лишь для парижан?
А мы что, парой не лежали?
Но тот повеса – не месье нам,
Хоть всем сотри уста Люсьенам,
Вопя: «Мне жребий в бурях дан!»
Но что решал меж кучек сена
Осел по кличке Буридан?
Мы говорим, что жребий выдан,
Но целовали разных вы дам,
Да что не видывали в них?
Бывало, спишь с ничейным видом
В среде хозяек и портних.
А кто судьбою не ободран?
У всех трусы впритык по бедрам,
Но целью кто не ободрен?
Пропасть бы вон – что, не полно драм?
Взлететь бы! – не аэродром.
Я чтил аспект случайных гитик,
Меж титек надобных повытек,
Границы вдовых пересек,
Я был отважный аналитик
И лучше выдумать не мог.
Всему живущему приятель,
Тут был смотрителем и я тел,
Как дятел сущее долбил,
Где дуло, там и конопатил,
Ведь я и с виду не дебил.
Не знаем, кто наш прайвет правит,
И это держится пока вид
На фоне родин и гардин,
Но человек опять лукавит,
А человек всегда один.
* * *
Пока мы живы, и пока Нева
Фильтруется посредством дня и торфа,
Мы говорим предсмертные слова,
А зиждемся условно и аморфно.
Не то, чтобы бесплотно – втихаря
Грешим телесно и внедряем пищу,
И вкрадчиво вослед идет заря,
Как будто зря толкуя токовище.
О, Бдительный, не списанный с икон,
Не мямленный устами пряных дафний,
С тех окон в нас Глядящий испокон,
Хоть оком одноклеточных потрафь мне
Всю эту жизнь, где не было меня
Во рту времен, где крепко подфартило
Летать навзрыд и в валенках огня
Туда наверх подкрадываться с тыла.
Нездешней силой полнится земля,
Где мы живем, несметно успокоясь,
И, где Невой фильтруется заря,
Грядущему мы кланяемся в пояс.
Здесь я стою. – Иначе бы упал.
А и поверишь, мол, виновен случай,
И суть вещей надышана, как пар,
Замедленной всеобщею падучей.
* * *
В море ливень далекий пылится,
Наклонившись, ветра голосят,
Оттого спотыкаются птицы
И растрепанно в небе висят.
Воздух в пристальных серых занозах,
Сад жует – не проглотит блесну
Всей листвою в порезах и розах, –
Погоди, подбегу, пролистну.
Выползают прибрежные враки
Про особый осенний уют,
Где с дождями управится всякий
В глубине отсыревших кают.
Наше дело всегда каботажно –
Проплывать мимо нужных квартир,
А надежда – обычная жажда
Переждать дождевой карантин.
Видишь дом? – это он в глубине был.
Вот он вынырнул – втаскивай кладь.
На кого же рассчитано небо –
Нам бы лишь на мгновенье понять.
* * *
Летит пчела, насупливая лоб,
В низину быта прячется микроб,
Вверху грустит орел своеобразно.
Я тоже свой наморщил мизантроп
И данный мир просматриваю назло.
Течет сквозь нас могучая река,
Но и она взята ведь с потолка,
Всемирно прохлаждается – и только,
Расставив безымянно облака.
Сказать «пока» мне страшно, но позволь-ка
Напомнить собеседнику о том:
Все ловят воздух быстролицым ртом,
Чем, якобы, засеивают время.
Оно загустевает за бортом. –
Так вот какие скорости в Эдеме?
Веслом внимательным, опомнясь, притабань. –
Собрату Дим, слепцу своих Любань
Поговорить в округе просто не с кем,
Десятый театр жизни отревев
В виду сорокожителей-дерев, –
О самом главном и о самом невском.
Как пень, торчи за этим перелеском,
Лаская незапомнившихся дев.
Нам жизнь дана на самообогрев,
Хоть и не нами – выполнена с блеском.
* * *
Он, запродав Европе сердце, Россию выдвинул в окно,
весь в чертежах и заусенцах, струганком ерзая смурно.
И вдоль Невы, где высь не грела, бояр исторгнув из папах,
носился очень угорело и из подмышек мрачно пах.
Почти приделав к пару сани, народ суконно ухватив,
запряг его под парусами чихать с продутых першпектив.
Он взвесил век недетским фунтом, и в лихе каждый оробел.
Еще пыхтел безвестный Фултон, еще не выдвинулся Белл,
а он, пока дремали янки, Полтаву пылко одолев,
подлодки вел по дну Фонтанки – а ведь, казалось бы, не лев.
Но, вздыбив грунт китообразно, моря поставил на попа,
а те меж плах клубились назло, и смачно ухала толпа.
В ботфортах «Красный треугольник» он взял фортуны фарт как фрахт,
внезапно к шахматной Стокгольме из бухт – вот именно! – барахт
вошел рядами исподлобий, и, этот высыпав горох,
лицо базедово коробил и, заслюнявясь криком, глох.
В мортирном дыме папиросясь, через века он свой пронес
преувеличенный гипофиз и лат кольчужный ихтиоз.
Ах, вот кому судьбу вмени я, ведь он Отечества звезда.
О, если бы не пневмония! О, кабы Волга не туда!
О, если бы не руки-крюки, коль не мошонка бы в шерсти,
не ломоносовы науки, не глаз-повыколи пути!
При помощи каких энергий – садизма, пропада – расставь, –
тщеславья – лишнее отвергни, – случайно делается явь?
И как трактуется потомкам под весла будущих кормил?
Хоть схрумкал нас, хоть время скомкал, – поэту дедушку вскормил.
Я, может, слишком схематичен, – так уважаю, раз боюсь,
но, языком рыдая птичьим, и я кошусь опять на Русь.
На эти планы и ракеты, на упованья – цель и к вам, –
что вдруг обкуренные шкеты прилобызаются к церквям.
На это вечно дерзновенье, на это Вдруг, на Пальцы Врозь,
на страсть в разгаре неуменья, на золотушное авось.
На то – где правда, там колючей, на то, что радость – где гульба,
на то, что миром правит случай и тетка пришлая – судьба.
Что виноват как раз Алеша, что сладит сущее Левша
с паршой, парашей и порошей, где только удаль хороша.
Дерзай – да прям-таки с утра щас! Божись – ведь есть же тайный лаз!
И я с надеждой вновь таращусь, чем увлажняю мутный глаз, –
на то, что в бонзы выйдут бомжи, раз веку царь оповещах,
на ту Америку в Камбодже, на эту Азию во щах.
* * *
Сходит ночь, как в воду барка,
Чтобы виделись острей
В непролазной тине парка
Крабы желтых фонарей.
Чтобы грузило тянуло
В гущу выбранных дорог,
Чтобы вспархивал от гула
Мылкий сердца поплавок. –
За столом – в разгаре бденья,
В шебутной попытке сна.
Точность самонаведенья
От неведенья дана,
В беспринципности эмоций,
В голословности причин,
Где почины наших лоций –
В заклинаниях пучин.
Зимой
Где плод, где цвет – никак не разберешь:
Зимой и поспевают апельсины.
Скулеж кошачий – злобны, а бессильны.
Январь, что март – уж замуж невтерпеж.
Так и с тобою путается дрожь,
Как свой чертеж развертывает ливень.
Но тело скользкое у ливня из петли вынь,
По случаю судьбы не подытожь.
Таскают улицы по лужам брюки-клеш
В шипенье шин – а что, уже не модно?
Душа под курткой зреет черноплодно,
Ей сладко зябнуть, сгинув ни за грош.
Дождь отодвинь и воздух не встревожь.
За веко туч горячий шар закатан.
Пусть небо упражняется закатом,
И всласть газон сверкает вне галош.
К Центральной Станции случайно забредешь –
Она уже долистывает сутки,
В косых лучах швартуются маршрутки,
Скворцы творят общественный галдеж.
* * *
Расклад у звезд, нам кажется, предвзят.
Вот и сейчас так в небе егозят,
Как будто бы засела в печень тля им.
Мигают мне: «Ты здесь ли, азиат?»
Смеются вниз: «А что, не впечатляем?»
И у меня насмешек полон рот.
Не важно, где городишь огород,
Ешь корнеплод, но шлешь наверх свой пеленг.
А всяк вовек предчувствовал улет,
Хотя и ненавязчиво в толпе лег.
Мы здесь мостим плацдарм для ретирад?
И также наш кофе-молочный брат,
По-своему в прицел подзвездный целясь,
Проходит огородами утрат
В расчете на обещанную целость?
Да, проживаю там, где захочу, –
Едва ль попорчу звездную парчу,
Не знамо из каких сигналя азий,
Раз надо, так и я в ночи торчу, –
Еще не ясно, кто почерномазей.
Любой из нас предвзятый звездочет,
Чей хозрасчет не выудит почет,
Но дарит фарт, судьбою нахлобучась,
Туда идти – как раз, где припечет,
Где достоверна собственная участь.
МИХАИЛ ЗИВ
Зачем?
1
К школам бегали подраться, отдували снег со щек…
Время наших апробаций не закончилось еще?
Жил навскидку, как сметали, дев мурыжил на извод
и в предутренней сметане рыб выкуривал из вод,
плыл средь гула колоколен, под собой не чуял дна…
Ты неволен, я неволен – для чего судьба вольна
быть хозяйкою предательств, надругательств и утрат
там, где тягло обстоятельств возрастает во сто крат?
2
Вот и плыл, пошел, поехал. – Ну, так море возымей.
Время ходит за успехом? – Нет! – За тридевять земель!
Вот и хором хорохорясь, волны бегают навзрыд,
в пене строят свой гемолиз – свой мусолят лазурит.
Голосят свою неправду, тем она и хороша,
что нетканою непрядвой затекла и в нас душа.
Сквозь тычки да разговоры, через форточку в лесу,
через поле, на котором ночь на корточках несу,
детской квакаю постелью, обмираю возле губ
и вокзальною метелью там свищу в молочный зуб,
горько руки разеваю и ловлю ослепшим ртом
жизнь, которую не знаю и не вызнаю потом.
* * *
Ах, едущий к цели – из памяти невыездной,
И мысль, что скребется об окна трамвая, слепа ведь.
Поит Петропавловка с ложки Неву желтизной,
И, кабы не зной, то всегда там февраль или память.
Не много я знаю про то, где резвлюсь и влачу,
Но это – к врачу, к детороду, жалетелю-Богу,
Трамвайные гнезда прозрачной ладонью верчу,
Птенцовой надеждой с куриною лапой итога.
Но свет Петропавловки – впалый и жухлый опал,
На что наступал Петипа в Мариинском театре,
И я ускользал на свету, когда был пятипал,
В беспамятном вальсе, где нужно прихрамывать на три.
Ответь мне, Онегин-чужак, и, Щелкунчик, скажи,
Поведай, Каховка, – есть заново множество сцен там,
Где льются по окнам трамваев опять миражи,
На стыках мостов спотыкаясь привычным акцентом?
Скажи, это я ли свою остановку проспал? –
Так долго листал я свой личный безбуквенный требник, –
И голубь снежок от парадной моей протоптал,
Почти пятипал, и перо обронил на поребрик.
* * *
Что пресловутый Дон-Жуан?
Судьбу какую дожевал,
Нахально ручкаясь с мужьями?
Пари-то – лишь для парижан?
А мы что, парой не лежали?
Но тот повеса – не месье нам,
Хоть всем сотри уста Люсьенам,
Вопя: «Мне жребий в бурях дан!»
Но что решал меж кучек сена
Осел по кличке Буридан?
Мы говорим, что жребий выдан,
Но целовали разных вы дам,
Да что не видывали в них?
Бывало, спишь с ничейным видом
В среде хозяек и портних.
А кто судьбою не ободран?
У всех трусы впритык по бедрам,
Но целью кто не ободрен?
Пропасть бы вон – что, не полно драм?
Взлететь бы! – не аэродром.
Я чтил аспект случайных гитик,
Меж титек надобных повытек,
Границы вдовых пересек,
Я был отважный аналитик
И лучше выдумать не мог.
Всему живущему приятель,
Тут был смотрителем и я тел,
Как дятел сущее долбил,
Где дуло, там и конопатил,
Ведь я и с виду не дебил.
Не знаем, кто наш прайвет правит,
И это держится пока вид
На фоне родин и гардин,
Но человек опять лукавит,
А человек всегда один.
* * *
Пока мы живы, и пока Нева
Фильтруется посредством дня и торфа,
Мы говорим предсмертные слова,
А зиждемся условно и аморфно.
Не то, чтобы бесплотно – втихаря
Грешим телесно и внедряем пищу,
И вкрадчиво вослед идет заря,
Как будто зря толкуя токовище.
О, Бдительный, не списанный с икон,
Не мямленный устами пряных дафний,
С тех окон в нас Глядящий испокон,
Хоть оком одноклеточных потрафь мне
Всю эту жизнь, где не было меня
Во рту времен, где крепко подфартило
Летать навзрыд и в валенках огня
Туда наверх подкрадываться с тыла.
Нездешней силой полнится земля,
Где мы живем, несметно успокоясь,
И, где Невой фильтруется заря,
Грядущему мы кланяемся в пояс.
Здесь я стою. – Иначе бы упал.
А и поверишь, мол, виновен случай,
И суть вещей надышана, как пар,
Замедленной всеобщею падучей.
* * *
В море ливень далекий пылится,
Наклонившись, ветра голосят,
Оттого спотыкаются птицы
И растрепанно в небе висят.
Воздух в пристальных серых занозах,
Сад жует – не проглотит блесну
Всей листвою в порезах и розах, –
Погоди, подбегу, пролистну.
Выползают прибрежные враки
Про особый осенний уют,
Где с дождями управится всякий
В глубине отсыревших кают.
Наше дело всегда каботажно –
Проплывать мимо нужных квартир,
А надежда – обычная жажда
Переждать дождевой карантин.
Видишь дом? – это он в глубине был.
Вот он вынырнул – втаскивай кладь.
На кого же рассчитано небо –
Нам бы лишь на мгновенье понять.
* * *
Летит пчела, насупливая лоб,
В низину быта прячется микроб,
Вверху грустит орел своеобразно.
Я тоже свой наморщил мизантроп
И данный мир просматриваю назло.
Течет сквозь нас могучая река,
Но и она взята ведь с потолка,
Всемирно прохлаждается – и только,
Расставив безымянно облака.
Сказать «пока» мне страшно, но позволь-ка
Напомнить собеседнику о том:
Все ловят воздух быстролицым ртом,
Чем, якобы, засеивают время.
Оно загустевает за бортом. –
Так вот какие скорости в Эдеме?
Веслом внимательным, опомнясь, притабань. –
Собрату Дим, слепцу своих Любань
Поговорить в округе просто не с кем,
Десятый театр жизни отревев
В виду сорокожителей-дерев, –
О самом главном и о самом невском.
Как пень, торчи за этим перелеском,
Лаская незапомнившихся дев.
Нам жизнь дана на самообогрев,
Хоть и не нами – выполнена с блеском.
* * *
Он, запродав Европе сердце, Россию выдвинул в окно,
весь в чертежах и заусенцах, струганком ерзая смурно.
И вдоль Невы, где высь не грела, бояр исторгнув из папах,
носился очень угорело и из подмышек мрачно пах.
Почти приделав к пару сани, народ суконно ухватив,
запряг его под парусами чихать с продутых першпектив.
Он взвесил век недетским фунтом, и в лихе каждый оробел.
Еще пыхтел безвестный Фултон, еще не выдвинулся Белл,
а он, пока дремали янки, Полтаву пылко одолев,
подлодки вел по дну Фонтанки – а ведь, казалось бы, не лев.
Но, вздыбив грунт китообразно, моря поставил на попа,
а те меж плах клубились назло, и смачно ухала толпа.
В ботфортах «Красный треугольник» он взял фортуны фарт как фрахт,
внезапно к шахматной Стокгольме из бухт – вот именно! – барахт
вошел рядами исподлобий, и, этот высыпав горох,
лицо базедово коробил и, заслюнявясь криком, глох.
В мортирном дыме папиросясь, через века он свой пронес
преувеличенный гипофиз и лат кольчужный ихтиоз.
Ах, вот кому судьбу вмени я, ведь он Отечества звезда.
О, если бы не пневмония! О, кабы Волга не туда!
О, если бы не руки-крюки, коль не мошонка бы в шерсти,
не ломоносовы науки, не глаз-повыколи пути!
При помощи каких энергий – садизма, пропада – расставь, –
тщеславья – лишнее отвергни, – случайно делается явь?
И как трактуется потомкам под весла будущих кормил?
Хоть схрумкал нас, хоть время скомкал, – поэту дедушку вскормил.
Я, может, слишком схематичен, – так уважаю, раз боюсь,
но, языком рыдая птичьим, и я кошусь опять на Русь.
На эти планы и ракеты, на упованья – цель и к вам, –
что вдруг обкуренные шкеты прилобызаются к церквям.
На это вечно дерзновенье, на это Вдруг, на Пальцы Врозь,
на страсть в разгаре неуменья, на золотушное авось.
На то – где правда, там колючей, на то, что радость – где гульба,
на то, что миром правит случай и тетка пришлая – судьба.
Что виноват как раз Алеша, что сладит сущее Левша
с паршой, парашей и порошей, где только удаль хороша.
Дерзай – да прям-таки с утра щас! Божись – ведь есть же тайный лаз!
И я с надеждой вновь таращусь, чем увлажняю мутный глаз, –
на то, что в бонзы выйдут бомжи, раз веку царь оповещах,
на ту Америку в Камбодже, на эту Азию во щах.
* * *
Сходит ночь, как в воду барка,
Чтобы виделись острей
В непролазной тине парка
Крабы желтых фонарей.
Чтобы грузило тянуло
В гущу выбранных дорог,
Чтобы вспархивал от гула
Мылкий сердца поплавок. –
За столом – в разгаре бденья,
В шебутной попытке сна.
Точность самонаведенья
От неведенья дана,
В беспринципности эмоций,
В голословности причин,
Где почины наших лоций –
В заклинаниях пучин.
Зимой
Где плод, где цвет – никак не разберешь:
Зимой и поспевают апельсины.
Скулеж кошачий – злобны, а бессильны.
Январь, что март – уж замуж невтерпеж.
Так и с тобою путается дрожь,
Как свой чертеж развертывает ливень.
Но тело скользкое у ливня из петли вынь,
По случаю судьбы не подытожь.
Таскают улицы по лужам брюки-клеш
В шипенье шин – а что, уже не модно?
Душа под курткой зреет черноплодно,
Ей сладко зябнуть, сгинув ни за грош.
Дождь отодвинь и воздух не встревожь.
За веко туч горячий шар закатан.
Пусть небо упражняется закатом,
И всласть газон сверкает вне галош.
К Центральной Станции случайно забредешь –
Она уже долистывает сутки,
В косых лучах швартуются маршрутки,
Скворцы творят общественный галдеж.
* * *
Расклад у звезд, нам кажется, предвзят.
Вот и сейчас так в небе егозят,
Как будто бы засела в печень тля им.
Мигают мне: «Ты здесь ли, азиат?»
Смеются вниз: «А что, не впечатляем?»
И у меня насмешек полон рот.
Не важно, где городишь огород,
Ешь корнеплод, но шлешь наверх свой пеленг.
А всяк вовек предчувствовал улет,
Хотя и ненавязчиво в толпе лег.
Мы здесь мостим плацдарм для ретирад?
И также наш кофе-молочный брат,
По-своему в прицел подзвездный целясь,
Проходит огородами утрат
В расчете на обещанную целость?
Да, проживаю там, где захочу, –
Едва ль попорчу звездную парчу,
Не знамо из каких сигналя азий,
Раз надо, так и я в ночи торчу, –
Еще не ясно, кто почерномазей.
Любой из нас предвзятый звездочет,
Чей хозрасчет не выудит почет,
Но дарит фарт, судьбою нахлобучась,
Туда идти – как раз, где припечет,
Где достоверна собственная участь.