![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
(no subject)
Поэты часто дальнозорки: им застят свет не их грехи, а мне плевать на все разборки - люблю хорошие стихи; и, запасаясь легким ядом (тут реверансы октябрю), я чисто женским нежным вглядом на них, прищурившись, смотрю.
Однажды, заплутав в дороге, я чудо видела сама: Горшкова обжигали боги, притом, старательно весьма, чтоб никаких «наполовину» - из самых искренних пиит; но мы же не ударим в спину того, кто к нам лицом стоит, того, кто правильное сеет - прочти и душу отогрей; с ним иже Шоргин, Моисеев (да нет же, не Борис – Андрей). Сгорает, словно нить, вольфрамов, бронеубойный Шестаков, из восьмистрочий девять граммов пальнет – пиф-паф – и был таков. У Михалёва спрос конкретен, ему не надобно лихвы: он хочет девушку (в берете), ремантадина и халвы. А Зеленцов еще скромнее в установлении границ: ему (спаси от Гименея!) сойдет и взгляд Ее ресниц. Взирает Таблер с фудзиямы, взобравшись по своей строфе, у края стихотворной ямы ему милей аутодафе. Кабанов жжет огонь господен, метафоры – в сто тысяч ватт, он поэтически свободен (видать, по жизни виноват...). Гоняет мыслью воды Ганга не самый худший из мужчин: в непрезентабели о рангах ему присвоен высший чин; у Габриэля под рукою теперь любая бовари (его в конец строки ни в коем - попробуй рифму подбери). Уверенный, что бревис вита ему уж точно даст на чай, стебётся Фридман ядовитый (обычно ямбом, по ночам). Для настроения полезен, как сказанет – ни встать, ни сесть: какое счастье, что Березин на этом свете тоже есть! Словами бьет, как из «Максима», без промахов и наубой молоденький Рахман Кусимов, поэт, философ и плейбой, в его катренах столько пыла, а значит – женщины гуртом (вот, черт! О женщинах забыла... и ладно, девушки потом). Но с критиками нету сладу – грызут чужую колбасу. Я с ними во поле не сяду, таких во френды не внесу, у них избыток кортизона и потому короткий век. Вот что им всем до Этельзона? Ну, любит зебр человек... Блажко все пишет о потерях, сансара у него внутри (мрачней Олега только Терех, там почитал – и всё, умри).
В словесной мощной коньюнктуре они - крутые пацаны, такие разные, в натуре. Но для меня они равны, когда, как изгородь живая, стоят поэты неглиже, прозрачным словом прикрывая работы кисти Фаберже.
Однажды, заплутав в дороге, я чудо видела сама: Горшкова обжигали боги, притом, старательно весьма, чтоб никаких «наполовину» - из самых искренних пиит; но мы же не ударим в спину того, кто к нам лицом стоит, того, кто правильное сеет - прочти и душу отогрей; с ним иже Шоргин, Моисеев (да нет же, не Борис – Андрей). Сгорает, словно нить, вольфрамов, бронеубойный Шестаков, из восьмистрочий девять граммов пальнет – пиф-паф – и был таков. У Михалёва спрос конкретен, ему не надобно лихвы: он хочет девушку (в берете), ремантадина и халвы. А Зеленцов еще скромнее в установлении границ: ему (спаси от Гименея!) сойдет и взгляд Ее ресниц. Взирает Таблер с фудзиямы, взобравшись по своей строфе, у края стихотворной ямы ему милей аутодафе. Кабанов жжет огонь господен, метафоры – в сто тысяч ватт, он поэтически свободен (видать, по жизни виноват...). Гоняет мыслью воды Ганга не самый худший из мужчин: в непрезентабели о рангах ему присвоен высший чин; у Габриэля под рукою теперь любая бовари (его в конец строки ни в коем - попробуй рифму подбери). Уверенный, что бревис вита ему уж точно даст на чай, стебётся Фридман ядовитый (обычно ямбом, по ночам). Для настроения полезен, как сказанет – ни встать, ни сесть: какое счастье, что Березин на этом свете тоже есть! Словами бьет, как из «Максима», без промахов и наубой молоденький Рахман Кусимов, поэт, философ и плейбой, в его катренах столько пыла, а значит – женщины гуртом (вот, черт! О женщинах забыла... и ладно, девушки потом). Но с критиками нету сладу – грызут чужую колбасу. Я с ними во поле не сяду, таких во френды не внесу, у них избыток кортизона и потому короткий век. Вот что им всем до Этельзона? Ну, любит зебр человек... Блажко все пишет о потерях, сансара у него внутри (мрачней Олега только Терех, там почитал – и всё, умри).
В словесной мощной коньюнктуре они - крутые пацаны, такие разные, в натуре. Но для меня они равны, когда, как изгородь живая, стоят поэты неглиже, прозрачным словом прикрывая работы кисти Фаберже.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
Спасибо, Сашка.
no subject